Верните ведьму, или Шахматы со Смертью (СИ) - Томченко Анна

Земляные комья из горшка Сигизмунда привели на кухню. Рядом с жаровней, где Гретта варила куриный бульон, стоял помятый с одного бока котёл. В нём бурлило нечто похожее на глинтвейн и любовное зелье одновременно. Грегори с опаской втянул аромат. Пахло, впрочем, прилично и даже вкусно: яблоки, вишня, гвоздика, немного мускатного ореха…

Стенли оглянулся в поисках злоумышленников, но ни нахальной полыни, ни чародейки поблизости не обнаружилось. Значит, стоит заглянуть в оранжерею. Грегори прошёл через холл и вышел к стеклянной двери, что вела в зимний сад. На корточках сидела Алисия. Возле неё стоял горшок с полынью, которая, совсем потеряв стыд, запускала листву в растрёпанные волосы Элис. Она трамбовала землю вокруг ствола и приговаривала:

— Ты только больше не сбегай… А то Грегори рассердится…

Грегори опёрся о дверной проём плечом и покачал головой. Он никогда не сможет рассердиться на Алисию, только потому, что ему всё в ней нравилось и даже этот акт вандализма с котлом.

— Сигизмунд сбежал? — спросил Грегори, чем заставил замереть напарников по неприятностям. Элис медленно подняла глаза. Листва полыни венком вплелась в волосы, сделав Алисию похожей на лесную нимфу.

— Мне кажется, он пьянеет от моей силы, — печально призналась Элис и, отряхнув руки от земли, встала. Листва зашевелилась и быстро исчезла из волос.

— В таком случае от моей он начнёт кусаться, — намекнул Грегори, что если и дальше им захочется поддерживать условный разум у растения, придётся с чем-то одним смириться. — Зачем тебе мой котёл?

— Ну ты мне мой не купил… — фыркнула Элис и подошла вплотную. Встала на носочки, уткнулась носом в шею Грегори. — А новогодний напиток надо в чём-то варить.

— И ты решила сделать это в алхимическом котле? — пальцы тут же запутались во вьющихся волосах, и Грегори с особым удовольствием потянул их назад, чтобы поцеловать свою Лис. Коснуться губами губ, обжечь языком…

— Я его тщательно помыла, — выдохнула после поцелуя Элис, оправдываясь и дотронулась губами до колючей щетины на подбородке.

— Всё равно я это пить не буду, — прикрыв глаза, шепнул Грегори, прижимая Элис к себе, кладя ладони на тонкую талию, слишком хрупкую, что даже шерстяное платье никак не могло это исправить.

— Не пей, это всё равно неудачный эксперимент, — её губы прошлись ниже, к расстёгнутому вороту рубашки.

— Потому что котёл алхимический?

— Потому что Сигизмунд там свою листву искупал, — мягко рассмеялась Элис, и Грегори понял, что готов слушать этот смех всю жизнь. Всю оставшуюся, сколько бы её ни было отмеряно. А значит, футляр, что спрятан в рабочем столе, стоит вытащить и подарить.

Однозначно.

Глава 26

Элис чувствовала, что что-то должно случиться.

Предчувствие кололось в кончиках пальцев и замирало, стоило только сильнее прислушаться к себе.

И день Рождения года был самым удачным днём из всего времени, потому что это самое время для начала чего-то нового.

Волосяная нить лежала в шкатулке. Элис не была уверена, что это настоящая путеводная нить, но попробовать всё же решила. Она всё сделала, как говорила старая ведьма. Всё. И теперь нервничала больше обычного, потому что, во-первых праздник, во-вторых, подарок, а в-третьих и самых главных — Грегори.

Алисия отказывалась верить, что может быть иначе. Так, как сейчас. Тепло, дурманяще, нежно. Сонливые дни начинались с объятий, и мужские сильные руки скользили, поглаживая, прижимая и даря спокойствие.

Снег за окнами тоже сонный. Он летел с неба медленно. И в такие моменты казалось, что стрелки всех часов в доме замерли, давая насладиться моментом. А первые утренние поцелуи купались в рассветах багряных.

И длинный, последний день года, он тянулся. Расписывал окна на чердаке инистым рисунком среброгривых коней. Окрашивал песочное тесто печенья в румянец. Пропитывал старое поместье ароматом вишнёвого варенья и такого же чая.

Гретта пекла пироги. Пышные, сдобные. Она брала тяжёлый деревянный таз, ставила его на стол и уходила за подогретым, в медном ковшике, молоком. Оно пахло мёдом, солнцем и летом. И Элис, опершись локтями о стол, втягивала тёплые запахи. А потом вставала у плиты и медленно помешивая, растапливала масло. Оно расползалось по дну сотейника и пузырилось от движений деревянной лопатки. А потом Гретта бросала надрезанный стручок ванили в тёплое молоко и долго мешала, чтобы аромат раскрылся и впитался. И снова Элис тянулась за запахом. Приносила с дальней полки муку и старое, в деревянной оплётке, сито. И когда тесто через пару часов поднималось, на стол ставились чашки с коричневым сахаром, молотыми орехами, корицей и мускатом. Гретта раскатывала небольшие лепёшки, а Элис, смазав их маслом и присыпав одной из начинок, сворачивала аккуратные булочки.

Но интереснее становилось, когда Гретта ставила тесто на мясные пироги, и тогда к мясу добавляли клюкву или бруснику. Было вкусно. Элис дегустировала.

Вечер пришёл внезапно, словно стрелки часов резко опомнились и побежали вперёд. И тогда под светом свечей, под тёплым их огнём, Гретта пекла другие лепёшки из пустого пресного теста на воде и муке и жарила их на сковородах. А Элис заворачивала каждую в промасленную бумагу и убирала в корзину. Это старая традиция, в последний день года вспомнить тех, кто ушёл и угостить. Ещё вытаскивали рубиновое вино и засахаренные фрукты, которые Алисия раскладывала в кульки и отправляла к лепёшкам. Корзину на ночь выставляли за порог, и если с утра она была пуста, значит, тех, кого больше нет, приняли угощение. А если полна, значит…

Элис поднялась к себе. На кровати лежало тяжёлое, тёмное платье, которое подарил Грегори. Тоже часть традиций, когда ткань укрывает всё, оставляя только ладони. Элис сидела перед зеркалом и заплетала толстые тугие косы. Ленты для них были чёрного цвета с серебряной нитью. И косы ложились по обе стороны груди якорными цепями.

Дома только мама одевалась по традициям, а Элис была в обычном наряде, но сейчас всё изменилось. Дом признал хозяйку, встретил и открыл двери. Теперь она должна стоять по правую руку хозяина дома в эту ночь, а значит, на ней будет тяжёлое платье, а на Грегори излишне длинный камзол, бархатный, расшитый серебром. И так они появятся в гостиной с праздничным деревом и зажгут первую свечу.

Стук отвлёк, и Элис поспешно затянула косы на кончиках и открыла дверь. Нет. Грегори не был хозяином дома. Он был повелителем смерти в человеческом его воплощении. Острые черты лица, гладкие волосы. Белая рубашка, что контрастировала с камзолом цвета самой тёмной ночи. И ладонь. Длинные пальцы, что обнимают руку Элис и тянут. В черноту коридора. И только бег часов ещё помогает помнить, что сейчас всё реально, а не на границе воображения.

Всё поместье собралось в гостиной. Мерный шаг. Тяжёлое дыхание. И холодные ладони Элис призывают горячее пламя, чтобы у первой свечи воск был облизан языком огня. И выдох Грегори. И всхлипы Гретты, что наконец-то дождалась. Свет приглушённый от свечей, которые зажигались по очереди.

И Грегори молча подходит к столу. Отламывает пресную лепёшку. Точно такую же какой угощают ушедших. Наливает густое вино, что в свечном свете почти чёрное. Длинный глоток. И пресная лепёшка скрашивает горечь вина. Элис тянется отломить свой кусочек от его лепёшки, и руки её дрожат, потому что то, что всегда было дома всего лишь традиция, а здесь это обряд. Начало нового времени, новый порог, где никто не забыт. И вино пьянит с первого глотка, и когда пресный хлеб касается губ, все выдыхают. Грегори хлопает в ладони, заставляя свет люстр и подсвечников загореться. И Гретта в своём лучшем платье утирает глаза платком. Эльма сидит на подлокотнике кресла, которое занял Ганс. И все подходят к столу. Грегори наливает вино, и в глазах его отражаются всполохи свечей. Элис понимает, что это единственное ради чего стоит жить. Ради его глаз. Улыбки. Смеха…