Шарлин Харрис - Месть мертвеца
— Спасибо. Это очень большая помощь, — поблагодарила я.
— Кроме того, будет несправедливым к остальным людям в этом крыле, если тут будут топать всякие посторонние.
Она серьезно посмотрела на меня, чтобы дать понять: проблема с репортерами для нее плохая вещь. А потом выскользнула за дверь, тихо прикрыв ее за собой.
Самым интересным событием после ее ухода было то, что разносчик убрал мой пустой поднос.
После того как схлынула волна возбуждения, я некоторое время пыталась смотреть телевизор, но от закадрового смеха у меня разболелась голова. Около получаса я читала. Постепенно мне так захотелось спать, что я не стала поднимать книгу, упавшую на живот, и только шевельнула рукой, чтобы выключить свет — кнопка была на перилах кровати.
Меня разбудила ослепительная вспышка и ощущение близких звуков и движения. Я закричала и замахала здоровой рукой, чтобы отогнать нападавшего. В момент просветления я ударила по кнопке, включавшей свет, и по другой — вызова медсестры. В своей палате я увидела двух мужчин. Они были закутаны в пальто и орали на меня, но я не понимала ни слова. Снова и снова нажимая на кнопку вызова, я завопила громче их. Не прошло и тридцати секунд, как в палате собралось больше людей, чем она могла вместить.
Вечерняя медсестра была чопорной, крупной женщиной, да еще и высокой. Она презирала макияж, но на прошлой неделе у нее состоялась встреча с бутылкой красной краски для волос, которую она, похоже, очень любила.
С каждой секундой я восхищалась этой женщиной все больше.
Она обрушилась на репортеров, паля из двух пневматических пистолетов. Вообще-то, будь у нее настоящие пистолеты, эти двое, без сомнения, были бы покойниками. А еще в палате находились охранник больницы — человек старше моего доктора и далеко не так крепко сложенный, высокий мускулистый санитар и еще одна медсестра, которая добавила свое мнение к мнению большой медсестры, как я мысленно назвала ее.
Конечно, то была глупая сцена, которую следовало выбросить из головы. Сцена, которую мне следовало бы предвидеть — так я решила, поразмыслив. Но в тот момент ни одна из этих мыслей не пришла мне в голову.
Я ужасно перепугалась, сердце мое колотилось, как у кролика, и голова болела так, словно кто-то снова меня ударил. Рука ныла в том месте, которым я стукнулась, когда в панике метнулась вбок, приложившись о поручень кровати.
Когда все уладилось и медсестры задали репортерам первоклассную словесную трепку, охранник и санитар, пытаясь спрятать улыбку, выставили непрошеных гостей вон.
А я чувствовала себя прескверно: испуганной, ушибленной и одинокой.
Глава шестая
Толливер был вне себя, когда явился ко мне на следующее утро.
Медсестры были полны возбуждения после ночного происшествия, и им не терпелось поведать ему о таком великом событии. Они с жадностью набросились на брата — в результате Толливер только что не дышал огнем, когда распахнул мою дверь.
— Невероятно! — воскликнул он. — Эти выродки! Прокрасться в больницу ночью и прямо в твою палату! Господи, ты могла бы… Ты спала? Они очень тебя напугали?
Не прошло и двух секунд, как он перешел от ярости к участию.
Я слишком устала, чтобы сохранять спокойствие. В течение ночи я не меньше трех раз внезапно просыпалась, уверенная, что в палате кто-то есть.
— Как они вообще сюда проникли? — спросил Толливер. — После девяти часов двери положено запирать. После этого приходится нажимать на большую кнопку у двери приемного покоя, чтобы войти в больницу. По крайней мере, так написано в объявлении.
— Значит, или дверь случайно оставили открытой, или кто-то их впустил. Конечно, впустивший мог и не знать, кто они такие.
Я пыталась быть честной. Со мной очень хорошо обращались в этой больнице, и не хотелось верить, что кто-то из персонала подкуплен или слишком зол, чтобы просто впустить репортеров внутрь из чистой вредности.
Толливер даже решительно поговорил с доктором о случившемся.
Доктор Томасон вернулся к работе. Врач казался рассерженным и смущенным одновременно, но еще у него был такой вид, словно он достаточно уже наслышался об инциденте.
Я взглянула на Толливера, и у него хватило ума притормозить.
— Вы все-таки позволите мне уйти, верно? — спросила я, пытаясь улыбнуться доктору.
— Да, думаю, мы вас вышвырнем отсюда. Вы неплохо оправились от травм. Путешествовать вам будет нелегко, но, если вы настроены решительно, можете ехать. Конечно, никакой езды за рулем, пока не вылечите руку. — Доктор поколебался. — Боюсь, вы покинете наш город с дурными впечатлениями.
Серийный убийца, неожиданное нападение, дурное пробуждение… С чего бы мне видеть Доравилл в плохом свете? Но у меня хватило хороших манер и здравого смысла, чтобы сказать:
— Все здесь были очень добры ко мне, и я не могла бы получить лучшего лечения ни в одной из виденных мною больниц.
Было нетрудно разглядеть облегчение, промелькнувшее на лице доктора Томасона. Может, его заботило, что я отношусь к людям, начинающим судебное преследование любого, кто косо на меня посмотрит.
Я подумала о хороших людях, с которыми здесь познакомилась, и о том, что Манфред и Ксильда срочно явились сюда, чтобы с нами повидаться. Это заставило меня задуматься: не должны ли мы провести остаток дня в городе и закруглить все дела? Но после пережитого ночью испуга мне так не терпелось убраться из этого места.
Конечно, пришлось, как обычно, долго ждать, пока нужные бумаги не пропутешествуют по больнице, но наконец-то, примерно в одиннадцать часов, вошла медсестра с обязательным креслом-каталкой. Толливер между тем оделся и вышел, чтобы подогнать к выходу нашу машину.
У входной двери ожидало еще одно кресло-каталка. Очень юная женщина, лет двадцати, примостилась в нем, держа в руках запеленатый сверток. С ней была женщина постарше — ее мать. Мать охраняла тележку, полную букетов розовых цветов, там же была груда открыток, тоже в основном розовых, и несколько коробок с подарками. И еще — множество брошюр. Верхняя брошюра называлась «Так вы забираете вашего ребенка домой».
Недавно ставшая бабушкой, женщина лучезарно мне улыбнулась и принялась болтать с моей медсестрой.
Юная женщина в кресле-каталке подняла на меня глаза.
— Посмотрите, что у меня есть, — со счастливым видом произнесла она. — В прошлый раз, когда я была в больнице, я оставила тут свой аппендикс. А теперь покидаю ее с ребенком.
— Вам повезло, — сказала я. — Поздравляю. Как вы ее назвали?
— Мы назвали ее Искорка, — ответила она. — Разве не мило? Никто никогда не забудет, как ее зовут. — Это была чистая правда.
