Виктория Крэйн - Апокалипсис
Прямо перед нами, вдали, расстилалась высокая горная гряда. Точнее, она когда-то была высокой, но нынче скалы плавились. Будто греющееся на огне сливочное масло, они оседали, оставляя внизу кипящее море, поглощающее в своих волнах все, что когда-то находилось в предгорьях.
— Мы не можем здесь долго находиться. — Порыв ветра с трудом донес до меня слова Хобо, и я поняла, что он повторяет это уже в который раз.
— А? — Я обернулась к нему. — Почему? Тут вполне безопасное место.
— Взгляните туда. — Телохранитель повернулся направо, вынуждая меня повторить его движение. — И это не просто туча.
На нас несся торнадо. Нет, не торнадо, а сотни и тысячи мелких пыльных жгутиков, соединенных воедино в некую туманно-грязную субстанцию, плюющуюся стальными остриями молний. Это было красиво, но я прекрасно понимала, что красота этой «тучи» смертельна. Двигалась она слишком быстро.
— Госпожа, госпожа, очнитесь, — донесся до меня полный беспокойства голос Хобо. — Нам надо немедленно убираться отсюда.
Ясное дело, надо, но как?
Вопрос решился быстро. Хобо все-таки Невидимый, а магия или способность к призыву родичей у него в крови. Через мгновение мы сидели верхом на драконе. Ей-богу, на настоящем драконе, который, судя по вырывающимся из его ноздрей струйкам дыма, вполне мог изрыгать огонь…
Мы взмыли вверх — туда, где серыми тучами клубился дым.
Мы парили над миром, который погибал. Мощные крылья нашего транспорта поймали потоки воздуха, и он планировал над поверхностью планеты.
Я сидела позади Хобо, изо всех сил вцепившись пальцами ему в плечи. Не от страха упасть, нет, а от того, что я чувствовала и видела. Несколько секунд назад на меня, словно цунами, нахлынули боль, тоска, отчаяние, паника, страх и возбуждение. Откуда все это взялось? Я вдруг начала чувствовать этот мир. Будто я оказалась внизу и понимала, что еще чуть-чуть, и я погибну, и погибнет все, что мне дорого, и после меня не останется никого и ничего. И Бога нет, чтобы воззвать! Боги отвернулись от меня, от нас, от моего мира, их терпение иссякло. Жертвы, которые поспешно приносили жрецы, уже не могли никого улестить: слишком поздно.
Я смотрела вниз, но ничего не видела: все застилали клубы грязного, темного, маслянистого дыма, сквозь который вырывались багряные языки пламени гигантских пожаров. Мы плыли по воздуху вперед, туда, где когда-то высились гордые горные пики, а теперь бурлило море из лавы и пепла.
Я обернулась. «Туча» с молниями свернула в сторону и понеслась куда-то, подгоняемая горячим ветром. Неожиданно она остановилась и зависла над каким-то местом, из нее вниз начали бить молнии — синие, белые, красные. Я зажмурилась. Меня ударило болью из того места, где разверзлись врата Ада. Я почувствовала, как миллионы душ оставили свои тела в муках. Предсмертные крики и стоны отдавались во мне, проникая до костей, вгрызаясь в каждую клеточку моего тела, разрывая меня на атомы. Я пропустила через себя каждую страдающую душу по отдельности и все вместе одновременно.
Я застонала. Голова раскалывалась. Я не могла вытерпеть это. Господи, да что же это такое? Помогите мне кто-нибудь!!! Меня затрясло. Холод и жар врывались в мое тело, раздирая на части, не давая собраться, сориентироваться, подготовиться к следующему удару…
Я, наверное, до крови исцарапала плечи Хобо, пытаясь удержаться на спине дракона и не свалиться вниз. Мы летели дальше. Я продолжала ловить ртом горячий, обжигающий гортань воздух.
Но вот перед моим мысленным взором возникла следующая картинка. Внизу под нами шло сражение. Армия шла на армию. За что и против кого воевали эти люди? Их мир погибал, война, которую они веками вели друг против друга, вдруг стала бессмысленной, бесполезной. Но воины в исступлении бросались друг на друга, шеренга на шеренгу, перемешиваясь, не соображая, где свой, где чужой, круша всех и все, без разбору… Скрежет сталкивающихся топоров, мечей, смертоносный лязг. Истошные крики и ржание лошадей. Ругань, крики, стоны и проклятья. И надо всем этим тяжелый запах крови. Мне захотелось ослепнуть, оглохнуть и навеки потерять обоняние. Я не забуду этот запах до конца своих дней. Садясь за стол, я буду видеть отрубленные руки, ноги и расколотые черепа… Нюхая розы, я буду вспоминать, как пахнет война…
Мы летели вперед. Под нами лежала деревня. Блеял перепуганный скот. Конь ржал в горящей конюшне, не в силах вырваться, погибая в одиночестве, не надеясь на спасение. Люди уже не пытались что-то сделать, они собрались у молельни, стояли на коленях и молились, покорно отдаваясь Судьбе.
Деревня за деревней. Одна и та же картина. Отчаяние и покорность судьбе. Вереницы повозок, доверху нагруженных скарбом, грязные, несчастные, потерянные люди, бредущие с низко опущенными головами неизвестно куда. Мародеры, грабящие брошенные дома. Стаи взбесившихся собак, рвущие останки своих хозяев. Беженцы, молящие о глотке воды у захлопывающихся перед ними ворот…
Вот одинокий замок. У стен собрались еще недавно штурмовавшие неприступную крепость воины. Ворота распахиваются. Из них выбегает полуодетая девушка, ее тут же подхватывают закованные в сталь доспеха руки. Перед смертью хоть немного удовольствия, хотя бы напоследок познать мужскую ласку, хоть это и ласка ненавистного жениха…
Мои глаза слезились от дыма. Сердце билось, словно барабан шамана, мерно и гулко. Кровь отзывалась на эти удары пульсацией в висках. Я видела, как она текла по моим венам, как пузырилась, напоминая те потоки, что неслись под нами, стекая вниз, вниз, сливаясь в реки, в моря и океаны крови. Я зажмурилась и помотала головой, отгоняя видение. Нет никаких рек крови, нет и быть не может. Но как же реалистична эта картина!
Внизу сражаются двое. Удар, ответный выпад, блок, прыжок назад, разворот. Обманное движение зажатым в потной руке кинжалом, и вот противник ранен. Острый клинок легко входит сквозь звенья кольчуги, слишком легко. Но рана не смертельна, а противник слишком силен, чтобы обратить внимание на такую «царапину», и он бросается с ответным ударом — высверк стали, замах, и рука, держащая кинжал, отсечена. Оба падают на колени. Отсекший противнику руку стаскивает с обессилевшего от боли врага шлем и тут же срывает с себя ремень, затягивая культю, чтобы боец не умер от потери крови, хлынувшей из перебитой артерии. Победитель обнимает раненого и баюкает в своих объятиях. Это не противник. Это его любимая, его воинственная возлюбленная, которая подняла меч на вождя своего клана, чтобы в бою забрать власть. Но все бессмысленно — все, за что она боролась… Мир, который они оба знали, обречен, и неважно, у кого теперь власть, эта уже никому не нужная власть…
