Rein Oberst - Чужой для всех. Книга 2
Франц весь полыхал, но боли не чувствовал. Только когда звезда стала гаснуть, появилась нестерпимая боль в голове. — Дуг — дуг — дуг — дуг,— отдавалось в висках. — Дуг — дуг — дуг — дуг, — кто-то бил его по черепу. Но от этих ударов голова не раскалывалась, а только наливалась свинцом.
-Какая невыносимая боль, — мысли самопроизвольно, помимо ослабевшей воли, сознания потекли к другу. — Кто меня бьет по мозгам?
— Франц, опомнись, — заработал нейронный передатчик. — Я мозги тебе прочищаю, но не калечу. Это наши гренадеры стреляют. Они словно трусливые зайцы боятся ночи. А что ночь боятся? Ночь — подружка разведчика. Кстати, она скоро уступит место утренней заре. Надо спешить. Приходи быстрее в себя, поползем вперед. Это мой совет, Франц.
Ольбрихт молчал.
— Прошу, не вздумай голову подставлять в третий раз, — продолжил Клаус,— она не выдержит больше перегрузок, расколется как орех. Мне будет жаль расстаться с тобой, не простившись. — Ты понял меня?
Франц молчал. Он не понимал, что требует от него Клаус. Его сознание было размытым. Его взор был устремлен в вечность. Редкие звезды, прорвавшиеся через сплошные облака, тускло мерцали, звали к себе,— иди к нам, Франц. Иди,— но в этот раз от них веяло вселенским холодом и пустотой. К горлу незаметно подкатывалась тошнота. По коже побежали мурашки, знобило. Он попробовал подняться, чтобы согреться, от бессилия застонал...
-Господин гауптман! Господин гауптман! — кто-то возбужденно тряс за плечо. — Вы живой? Слава богу. Я подумал, вы умерли. Это такая радость для меня, — захлебываясь восклицал человек. — Теперь мы выберемся отсюда. Мне с вами не страшно. Такая радость, что вы очнулись. Господин гауптман!
-Кто ты? — рассеянно, но пытаясь, сконцентрировать свое внимание на склонившейся некрупной тени в черном комбинезоне, отозвался, чуть шевеля язык, Франц. Он не узнавал стоявшего на коленях человека. Хотя голос ему показался очень знакомым и близким.
-Это я! — еще смелее воскликнул человек. — Я, господин гауптман! Я, ефрейтор Криволапов.
-Криволапоф? Панцершютце Криволапоф?— Франц удивленно провел дрожащей рукой по лицу солдата. Заросшие впалые щеки, небольшой нос, глаза, горящие, словно угли, несмотря на темень, улыбка до ушей, — все это сразу напомнило русского чубастого танкиста.— Кривроапоф, рад, что ты сейчас со мной.
-Да это я, господин гауптман!
Франц вновь сделал попытку приподняться.
-Вы лежите, лежите, не вставайте, — запротестовал охрипшим голосом ефрейтор. У вас жар. Вы горите!
-Мне холодно, Криволапоф, а ноги горят.
-У вас высокая температура. Вас лихорадит. Одну минуту. У меня есть лекарства. Я запасливый.
Криволапов суетливо, вечно в ссадинах пальцами, достал с внутреннего кармана брюк маленькую металлическую коробочку и, вынув из нее наугад две обезболивающих таблетки, вложил их в рот Ольбрихту. — Скоро вам будет лучше. Вот запейте.
Солдатская алюминиевая фляжка прикоснулась к запекшимся воспаленным губам немецкого офицера. Стуча зубами о металл, тот сделал несколько жадных, вожделенных глотков холодной, пахнущей тиной жидкости.
— Спасибо, гефрайтер,— отдышавшись, произнес Франц. — Я никогда не пил такой вкусной воды. Откуда она?
Криволапов улыбался от счастья. Он угодил командиру. Ему была приятна его похвала. — Эту воду я успел набрать из колодца там, в поселке у дома с липами, куда вы заходили. Я ее для вас берег. Вот и пригодилась. Я рад, что она вам понравилась. Скоро температура у вас спадет.
-Спасибо, — еще раз с глубоким вздохом поблагодарил Франц своего подчиненного и прикрыл глаза....
'Солдат прав, у меня действительно высокая температура. Лицо горит, а всего знобит. И жжет сильно в правой ноге. Видимо касательное ранение. От того и температура. Сколько же часов я был в беспамятстве? Где я нахожусь? Как я попал в эту яму? Это, кажется воронка от снаряда. Но что-то я должен знать и помнить?'. Его мысли медленно стали приводится в порядок. Вдруг он явственно увидел меркнущие глаза Веры. Ее бледно— серое лицо, окровавленные губы и еле слышимые слова: 'Златовласка твоя дочь, Францик!'. И тут же появились жесткие, глаза брата Веры. Они безбоязненно и зло смотрели в отверстие направленного на них пистолета... 'Я же хотел застрелить этого негодяя! Но, что-то мне помешало... Да мне помешала девочка. Маленькая, беззащитная девочка, как оказалась моя дочь, крепко прижималась к груди Михаила и дрожала от страха. И здесь вспышка, обвальный разрыв... и все...'.
Франц застонал от моментально накатившей, нестерпимой боли в сердце, душевной боли по Верошке и Златовласке. Его стон был похож на вой раненного зверя. Нахлынувшие воспоминания о последних мгновениях жизни Веры, острыми когтями разрывали грудь. Ему трудно было дышать. Он чувствовал свою виновность в случившемся, но помочь ей уже ничем не мог. Пальцы его рук в этот момент яростно загребали прохладную, рыхлую землю, оставляя глубокие борозды. Он вновь пытался подняться.
-Тише, тише, господин гауптман, — с усилием прижал офицера, ко дну воронки, русский танкист. — Глупо умирать сейчас, когда вы вернулись с того света. Полежите спокойно. Ваши страдания скоро пройдут. Криволапов заботливо уложил метавшуюся горячую голову командира батальона на танковый шлем и укрыл его своей гимнастеркой. Сам остался в техническом комбинезоне. Ночь была теплой. Прямо летней. Глубокая воронка от гаубичного снаряда не задувалась ветром. Ефрейтору не было холодно.
Криволапов интуитивно чувствовал скверное состояние командира и находился рядом с ним. Он полюбил его еще с 41 года, когда тот спас ему жизнь. Он был счастлив, что, появился случай позаботиться о нем и как верный пес готов был разорвать любого, кто посмеет нарушить в эту минуту покой офицера. На случай появления неприятеля он держал наготове автомат ППШ и две гранаты.
-Ты не уходи, Криволапоф. Побудь со мной, — через какое-то время тихо промолвил Франц, наконец, справившись с внутренними переживаниями.
-Нет, нет, я рядом, господин гауптман. Без вас никуда. Я все сделаю, что вы скажете. Сейчас мы не пропадем. Главное, вы соберитесь с силами.
-Спасибо, гефрайтер. Ты надежный и верный солдат. Я этого не забуду.
-Не благодарите меня, господин гауптман. Я вам до гроба жизнью обязан. Вы для меня не только командир, но и как старший брат. Все, что было в моей жизни хорошее, оно связано с вами. В детдоме я был одинок и меня часто там били. В армии— зуботычины и крик старшины и командиров. Только вы видите во мне человека. — Криволапов сглотнул накативший комок обиды и замолк.
-Еще раз, спасибо, гефрайтер. Ты достоин награды. — Францу была приятна забота русского танкиста о нем, и он не смел, умалчивать об этом. Он видел преданность Криволапова, за это уважал. Он мог сравнить его по поступкам с водителем Брайнером. Кстати, где он? Живой ли? Вспомнив о солдате, остро осознал, как мучительно долго, больно, проходила операция 'Glaube'.
