Хлоя Нейл - Темный долг
— Вампир не может выжить только на итальянских сэндвичах с говядиной и «Мэллокейках».
— Говори за себя, пижон.
— Я не пижон, — властно произнес Этан. — Я разборчив. Что, вообще-то, должно быть тебе комплиментом.
— Он выбрал тебя спустя четыреста лет дикой и бурной молодости, — сказал Катчер, после чего Мэллори пихнула его локтем. Он крякнул, но все же улыбался, когда откинулся назад на одеяле, скрестив руки за головой.
— Ты говоришь так, будто Этан подобрал ее на базаре, — выразила недовольство Мэллори.
— Это предусматривало бы, что Мерит ест овощи, — сказал Этан, ухмыляясь мне. — Ты можешь отличить брюкву от ревня?
— Да, но только потому, что моя бабушка пекла лучший клубнично-ревеневый пирог, который я когда-либо пробовала.
— Я не думаю, что это считается.
— Ох, еще как считается, — произнесла я, кивнув. — Этот пирог был потрясающим. У меня имеется солидный кулинарный опыт.
— Моя вампирша с кулинарным опытом пропустила пятнышко сахарной пудры, — сказал Этан и наклонившись вперед, провел большим пальцем по моим губам достаточно медленно, чтобы разогрелась моя кровь.
— Снимите номер, — проворчал Катчер. Он был ворчливым, но верным, и следовал за Мэллори сквозь ее пребывание в качестве подражательницы Малефисенты и на другой стороне. Кроме того, он был неизменно предан моему любимому дедушке, что начисляло ему очки.
Но я все равно одарила его вполне заслуженным уничижительным взглядом.
— Ты хоть знаешь, сколько раз я видела тебя голым? Вы с Мэллори использовали весь дом в качестве вашего личного любовного гнездышка. — Когда-то мы с Мэллори жили вместе, до того, как Катчер переехал в таунхаус, который мы делили, а я переехала в Дом Кадогана, чтобы не видеть его наготы.
— Твои, — я указала рукой на его тело, — жезл и принадлежности в общем-то все на своем месте.
— Мое тело — это страна чудес, — было его единственным ответом.
— Как бы то ни было, — произнес Этан, — Мерит не твоя Алиса. Я буду благодарен, если ты будешь держать свои жезл и принадлежности подальше от нее.
— И близко не стояло с моими намерениями, — заверил его Катчер.
Запищал телефон Этана, и он быстро вытащил его, проверяя экран.
— Просто новостная рассылка, — сказал он, убирая его обратно.
Каждый телефонный сигнал ставил нас в состояние повышенной готовности, потому что призрак — или кто-то, кто им притворяется — начал претендовать на наши жизни. Этим призраком был Бальтазар, вампир, который на поле битвы около четырехсот лет назад сделал Этана бессмертным и чуть не превратил его в монстра по своему подобию. Этан сбежал от своего создателя, построил для себя новую жизнь и полагал, что Бальтазар умер вскоре после того, как он сбежал. Этан еще не рассказал мне всех подробностей, но у него не было никаких сомнений по поводу смерти Бальтазара.
Однако три недели назад в наших апартаментах на верхнем этаже Дома Кадогана была оставлена записка. Записка якобы была от Бальтазара, который был жив и с нетерпением ждал встречи с Этаном.
Записка… а потом ничего.
С тех пор он ни разу не вышел на контакт, а мы не нашли никаких доказательств того, что он жив, не говоря уже о том, что находится в Чикаго и выжидает удобного случая, чтобы посеять хаос, развязать войну, снова установить контроль над Этаном.
Поэтому мы ждали. Каждый телефонный звонок мог быть звонком, который изменит жизнь, что мы начали строить вместе. А в эти дни было так много звонков. ААМ все еще решала рабочие вопросы, но это не останавливало вампиров от выстраивания снаружи Дома Кадогана, словно вассалов, ищущих защиты, требуя вмешательства Этана в какие-то городские распри или предлагая присягнуть на верность.
И вампиры не были единственными заинтересованными. Чикаго был домом для двадцати пяти процентов членов ААМ страны, и увлечение людей Этаном, Скоттом Греем и Морганом Гриером, которые возглавляли Дом Грей и Дом Наварры, снова раздулось.
Это был странный новый мир.
— Не хотелось бы прерывать создание радости, — произнесла Мэллори, — но есть причина, по которой мы попросили вас сегодня прийти.
— Кто говорит «создание радости»? — спросил Катчер.
— Я говорю, шутник. — Она пихнула его локтем, усмехнувшись. — И мы здесь не просто так?
— Ладно, ладно, — проговорил он. — Но мне потребуется то, что на футболке.
— Я как раз об этом только что подумала, — сказала я. — И вы заставляете меня нервничать. Что происходит?
Катчер кивнул.
— Ну, как выяснилось…
Как оказалось, Катчер был прерван взрывом шума, наши телефоны дико запиликали в отчетливом предупреждении.
Я добралась до своего первой, увидела номер Люка и переключила его на громкую связь.
— Мерит.
Нос Люка замаячил на экране.
— Простите, что прерываю свидание.
Я скривилась изображению.
— Отодвинься подальше от камеры. Мы не нуждаемся в лицезрении твоих пазух.
— Извините, — произнес он, откинувшись назад так, что его нос вернулся к правильному виду, прямо по центру его весьма обаятельного лица, которое окружали взъерошенные светло-русые кудри. — Вы одни?
— Мы с Катчером и Мэллори, — ответила я, затем огляделась, чтобы убедиться, что никакие любопытные людишки не подслушивали. — Мы можем говорить. Что случилось?
— У Дома новостные фургоны. Четыре штуки. Уйма репортеров, все собрались у ворот, готовы и ждут. — Пауза Люка в сочетании с его напряженным выражением лица заставила меня нервничать. — Они задают вопросы о Бальтазаре.
Мы затихли так, что слышалась мелодия одинокого саксофона, на котором играли возле пирса, вероятно песню, которую заказали туристы за наличные.
— Какие вопросы? — спросил Этан.
— Они спрашивают о предполагаемом воссоединении, — ответил Люк. От этого ответа в моей голове тревожно отозвался эхом Т. С. Элиот[5]. «Вот так кончается мир[6]».
Реакция Этана была настолько жаркой и быстрой, насколько Люка осторожной.
— Удвой охрану на воротах, — сказал Этан. — Мы уже едем.
Я хотела поспорить с ним, сказать, что ему безопаснее оставаться на месте, чем нестись к какому то ни было воссоединению, спланированному Бальтазаром. Но Этан был упрямым и осмотрительным человеком. Он бы не оставил Дом перед лицом опасности без своей опеки, и уж тем более не тогда, когда опасностью был монстр из прошлого Этана. Этан все еще не забыл того, что натворил, когда был с Бальтазаром, и не простил себя за свое соучастие. Он все еще искал искупления. И он столкнулся с такой возможностью.
