Судьбе вопрек (СИ) - Романова Екатерина Ивановна

Последние полтора часа я еле передвигала ногами. Они отказывались сотрудничать, и я танцевала уже на чистом упрямстве и силе воли, заверяя себя, что делаю это для фета Сайонелла. А потом прозвучало то, чего я так ждала и боялась:

— Все свободны. Ландрин, отработка последней сцены.

Пока ребята расходились, а я рассеянно кивала и улыбалась им на прощанье, на самом деле думала, как лучше сказать Максу, что решилась. А потом увидела спокойный взгляд медово-карих глаз, и смело заявила:

— Я хочу поцелуй.

Он замер на миг, напрягся, потом поставил открытую бутылку на рояль, в три шага преодолел разделяющее нас расстояние и поцеловал меня, крепко стиснув в объятиях. Медленно, нежно, по-настоящему. И пусть ласка была не долгой, но запечатлелась на душе шрамом, потому что отстранившись, я увидела перед собой Харви… Закрыла глаза, тряхнула головой, сдерживая слезы и горечь предательства фетроя.

— Ты имела в виду другое, так? — ничуть не смутился Макс, а я уткнулась ему в грудь и рассмеялась. Мой истерический смех он понял по-своему. — Отлично. Ну что ж. Будем считать, что первая репетиция состоялась. Не передумаешь? Менять рисунок перед выходом на сцену чревато. И не профессионально, Аллевойская. Есть такое слово, думаю, ты слышала.

— Не передумаю, — поднимаясь на пятачки и упираясь в сильные плечи мужчины, я приготовилась к финальной связке. Самой сложной, самой эмоциональной и самой ответственной.

Мы прогнали сцену пять раз, поцеловались трижды, смутились всего один раз и на том ладно. Странное дело этот наш женский организм. С Великогадом Ненавижу Сволочуевичем я сотворила столько всего непотребного, что впору написать вторую Камасутру без прикрас и хоть бы раз устыдилась. А с Максом смущалась от обычных объятий и уж тем более поцелуев. Не было ощущения полета, понимания, что я поступаю правильно. Не было единения душ, ощущения, что весь мир замер, желания продлить миг, превратив его в бесконечность. Ничего такого. Просто действие губами.

Совесть грызла меня, будто я изменяю этому аркху плешивому, что кувыркался со своей дохлогрызкой в то время, пока я думала, как бы отблагодарить его, принца кобелястого. Как-как? Для подобной благодарности уже давно придумали слово такое. Красивое. Вазэктомия называется! Теперь каждый раз, когда буду видеть его лицо или слышать голос, буду думать о ней! Фетрой Харви Вазэктомия Хартман. Когда пришла в себя, с удовольствием отметила, что вторая я, та, что в зеркале, стоит и плотоядно улыбается.

— Что ж. Сегодня вечером общий прогон на сцене, завтра с утра финальный, и в восемь вечера дебют. Для твоего друга подготовят центральную ложу, с особыми комплиментами от театра.

— Ты ведь все это делаешь, чтобы меня впечатлить, да?

— Получается?

Против такой обаятельной улыбки устоять сложно. Еще сложнее признать, что я не люблю ее обладателя. Очарована, конечно, благодарная, но благодарность — не любовь. Хотя, такой как я мечтать о любви и не приходится. Макс замечательный мужчина и пора отпустить себя. Хартман же не стеснялся высадить свой фетройский десант в пещерах Зейды, так чего бы мне чувствовать неловкость от отношений с другим мужчиной?

— Получается…

Мы расстались не прощаясь, ведь уже скоро встретимся вновь на генеральном прогоне в костюмах. Признаться, это было волнительно. Настолько волнительно, что выйдя из душа в одном полотенце, я автоматически приняла вызов на планшете, даже не обратив внимания, кто вызывал.

— Да, — ответила, не в силах скрыть улыбку. Большая сцена! А там — он! Харви?

— Как мне это понимать?

— Э-э… — признаться, вопрос привел меня в ступор. Великогад был снова недоволен! Кажется, это его профессиональное состояние! Мастер спорта по недовольству. Оказываю квалифицированные услуги по доведению вас до истерики. И как же приказ Зейды? Впрочем, он касается лишь осознанных действий, а я приняла вызов неосознанно. Решила перейти в наступление. — Зейда беременна!

— При чем тут это?

Знает! Сволочь! Гад! Нет, гадская сволочь!

От подобной наглости с меня свалилось полотенце. В двери душевой уже стучали другие танцовщицы, которым тоже хотелось помыться.

— Я сейчас, подождите!

— Помешал, надо полагать?

— Да. То есть, нет, конечно. То есть… Я голая.

Капец!

Тишина. Шлепок. Это я себя ладонью по лбу треснула. Вызов сбросился.

Аркха мне в задницу! В смысле, меня в задницу аркху. То есть ситуация — как в заднице аркха. Так же темно и никакой надежды найти выход. Бедный зверь, икает, наверное, уже…

Ланни! Ты — дура! Идиотка просто!

Хотя, с другой стороны, чего это он мне звонит вообще? Жена что ли разрешила? И он мне никто, чтобы я объяснялась, где и с кем нахожусь, тем более в каком виде! Хочу голой быть — имею право! Да и как смеет скучающим тоном заявлять: «при чем тут это?». При том! При всем!

Забыть! Забыть, забыть, забыть!

— Да иду уже!

Кому-то там совсем невмоготу уже было, потому я наскоро высушила волосы в капсуле, быстро нырнула обратно в обтягивающее платье лазурного цвета с глубоким квадратным вырезом, втиснула перетянутые пластырями ноги в шлепанцы, потому что надевать туфли после пятичасовой репетиции — самоубийство и вышла в коридор. Странное дело, но балерины мыться перехотели. Невтерпежниц не стало.

Закинула сумочку на плечо, сделала пару шагов и громко выругалась.

Вот моя нога подозрительно скользит. Меня немного качнуло вперед, а затем резко, со всей силы назад. Руки, словно в замедленной съемке, поднимаются вверх, правая нога летит вверх вместе с ними, сумочка соскальзывает, ее содержимое вываливается и крутится в воздухе. А затем я со всей дури трескаюсь головой об пол и умираю, а подо мной растекается миленькая лужица крови.

Ага. Надейтесь, недоброжелатели!

Вот в такие моменты начинаешь ценить незаметных рейгвердов, научившихся в нужный момент подставить свои мягкие лапищи, чтоб охраняемая не ударилась.

— Вы в порядке? — прозвучало над самым ухом.

Я медленно хлопнула ресницами, рассматривая перевернутое лицо охранника, точнее, шрам на его губе и пыталась понять, что произошло.

— Фета, сколько пальцев вы видите?

Передо мной нависла рука в черной перчатке, а в коридор на мой вскрик тут же высыпали танцовщицы, среди них мелькнула фигура фета Ронхарского.

— Пять. Три прямых, два согнутых, — не сразу, но смогла ответить.

Кто-то собрал мои вещи и подал сумочку, когда рейгверд помог подняться.

— Что случилось, Ланни?

— Я… — потерла голову, пытаясь сама для себя ответить на вопрос Макса. — Ничего, просто поскользнулась.

— Поскользнулась? — мужчина в удивлении вскинул брови, осматривая меня и поправляя подол задравшегося платья. — На ровном месте?

Бред бредовый, конечно. Я лично мыла полы в этом холле и знаю, что каждый день блестящий мрамор натирается специальными противоскользящими средствами. Это только кажется, что по полу можно скользить, словно по катку на гладкой подошве. Но нет, такая фигня не прокатит. В прямом смысле.

— Не знаю. Просто потеряла равновесие. Все хорошо…

Вот только фет Ронхарский так не считал. Он, вместе с рейгвердами, осмотрел место моего падения. В косопадающих лучах неоновых ламп отчетливо виднелось масляное пятно. Растерев между пальцами жидкость, Макс выругался и выпрямился. Его глаза хищно сверкнули, а губы сжались в плотную линию.

— Недоброжелатели?

— Недоброжелательница. Для всех присутствующих хочу пояснить. Если мне станет известно, что кто-то из вас пытается навредить кому-то из коллег, вылетите из постановки в два счета и поверьте мне, я сделаю так, что ни один, даже самый захудалый театр двадцатого района не возьмет вас и в поломойки!

Я смущенно кашлянула, хотя сказано было явно без намека.

— Расходимся, концерт окончен! — и так рыкнул, что любопытных зевак через три секунды как ветром сдуло, а в коридоре снова стало пусто и тихо, лишь из-за многочисленных дверей на разный лад доносились приятные звуки музыки и постукивание пуантов. Рабочая атмосфера. О случившемся напоминали лишь рейгверды, пятно на полу и взъерошенный балетмейстер.