С. Алесько - Обуздать ветер
— Нет, досточтимый врачеватель, кровь вовсе не человеческая, звериная. Рана у моего друга не от оружия, а от зубов хищника. И мы согласны заплатить требуемую цену, правда, это наши последние деньги, и нескольких монет может не хватить. Если так случится, я отработаю.
Старикан смерил меня взглядом, видно, удовлетворился вполне средними размерами вкупе с умоляющим выражением лица, и проскрипел:
— Проходите. Орясины вот сюда, в угол. Ты, верзила, — ткнул мрачного, как ельник в пасмурный день Корешка, — сиди тут и жди, когда я закончу ужин. А ты, — глянул на меня не то чтоб уж совсем зло, но определенно недобро, — послужишь мне за столом, а потом посуду вымоешь и на кухне приберешь. Тогда возьму с вас два золотых. И чтоб без штучек! — погрозил нам обоим скрюченным пальцем. — У нас в Совином Углу стража чуткая.
— Какие там штучки, — буркнул Корень, аккуратно пристраивая "ростки" у двери. — Мы оба еле на ногах держимся, — и плюхнулся на широкую лавку у стены.
Мне ничего не оставалось, как плестись за дедом. Попав в скудно освещенную несколькими свечами кухню, я застыл у входа. Такого кавардака, пожалуй, никогда наблюдать не приходилось. На столе громоздилась кухонная утварь, большей частью грязная, в придачу к ней стояли маленькие горшочки, коробочки, мешочки, видать, из лекарского обихода. Все это было щедро пересыпано обрезками овощей и фруктов, птичьим пухом, почему-то сеном и еще какой-то непонятной дрянью. Примерно та же смесь помоев и мусора покрывала пол. Три болота, если старик надеется, что я все это приберу, ему, пожалуй, придется не только полечить Корня бесплатно, но и мне приплатить.
— Чего встал? — проворчал дед. — Иди к плите, — ткнул пальцем куда-то в угол. — Положи мне каши в миску и подай, — сам уселся у относительно расчищенного кусочка стола.
Я с осторожностью пробрался, куда было указано, и увидел закопченную, в пятнах убежавшей пищи плиту, на которой скучал одинокий глиняный горшок с пригорелыми потеками на черных боках. Несло от него жженой крупой, так что я не удивился, когда именно ее внутри и обнаружил.
— Господин лекарь, даже мне это есть неохота, — прикусил язык, но, как всегда, поздно.
— Так приготовь лучше, если умеешь! — совсем уж тонко, по-стариковски дребезжащим голосом выкрикнул хозяин.
— Хорошо, я все сделаю. Только пожалуйста, посмотри пока моего друга. Его укусил кас, и рана с самого начала была какая-то нехорошая. Я, конечно, во врачевании не смыслю, но кожа посинела и рука опухла.
— Ладно, — неожиданно согласился дед. — Посмотрю. Разжигай плиту, ставь воду. Где-то там должен быть чистый большой горшок, в него и налей. Кадка у задней двери.
Лекарь отправился за Корнем, а я занялся плитой, благо, делать это было далеко не впервой, как и наводить порядок на кухне. Да, понимаю, гордиться тут нечем, особливо молодому мужику, но я около двух лет вкалывал кухонным мальчишкой. Это было, наверное, почти сразу после потери памяти, и подвернулось очень кстати. Меня, мелкого, напуганного, мало что соображавшего в окружающей жизни, подобрала тетка Руша, повариха из "Богатого улова", большого постоялого двора в Приветном, городе на одном из Цветущих островов. Тетка Руша не отличалась мягкосердечием, ей просто требовался безответный паренек, живущий при кухне, на которого можно валить любую работу в любое время суток. Я им и стал. Не могу сказать, что шибко жалею: у меня тогда появилась возможность втянуться в новую жизнь (старую-то напрочь позабыл, в голове было пусто и гулко, хорошо, разговаривать не разучился), имея крышу над головой, еду и какую-никаую защиту от совсем уж мерзких вещей. Я, к примеру, избежал участи игрушки для извращенцев или серьезного преступника. Но это до меня уже после дошло, когда я побродил немного, а те два года я ненавидел кухню и скорую на расправу тетку Рушу, так что при первой возможности сбежал с бродячими кукольниками. Вот с кем было весело, но далеко не так тепло и сытно, как на постоялом дворе.
— …Да, их натаскали трое предприимчивых людишек, чтобы грабить путников, — через незакрытую дверь до меня донесся раздраженный голос Корня, видно, повторявшего уже сказанное.
— Светлый Сарий! — проскрипел дедок (гранитобрежцы, понятное дело, слыхом не слыхивали о Небесной Хозяйке). — Так значит, все путники, задранные касами на подходе к Совиному Углу…
— Ага, — заявил айр, появляясь на пороге. — Думаю, что так.
— А вы их, значит, перебили? — в голосе лекаря проскользнули странные нотки, я даже прервал поиски крупы и взглянул на него.
— Ох, дед, можешь не верить, дело твое, но я правду сказал. Перебили все зверье. И четвероногое, и двуногое, — айр присвистнул, оглядывая развал на кухне. — И тебе еще нужно прислуживать за ужином? Извини, старик, но это просто хлев.
Лекарь, казалось, не расслышал последних слов айра. Он сел на лавку, уставился в пространство, и как-то судорожно зажевал губами.
Я проверил горшок с водой — до кипения определенно была уйма времени — и подошел к лекарю.
— Хозяин, ты как?
Он взглянул на меня, в старческих глазах, когда-то карих, теперь блеклых, подернутых сизовато-лиловой поволокой, стояли слезы.
— Значит, моего внучка не звери поели, а разбойники порешили… Вот почему при нем ни денег, ни трав не было… Я его на ярмарку отправил, кое-что продать, кое-что купить, а назад так и не дождался… Потом уж люди нашли… то, что осталось… Я, грешным делом, подумал, что они и монеты прибрали, а вон оно как, оказывается…
Мы с Корнем переглянулись, растерянные. Морщины на смуглых, покрытых еще более темными старческими пятнами щеках хозяина уже поблескивали от выбежавшей из глаз влаги. Айр стоял пнем, боясь лишний раз посмотреть в сторону лекаря, а я вдруг будто увидел, как жил этот старик со своим внуком. Как мальчишка (или, может, уже взрослый парень), вел хозяйство и с каждым годом все больше опекал деда, наверняка хорохорившегося, но потихоньку сдававшегося старости. А когда внука не стало, развалилось все. И дело не в том, что старику трудно хозяйничать одному, просто всякая работа неожиданно утратила смысл. Он, небось, на каждого, кто обращался к нему за помощью после гибели внука, орал, как на Корня. Чтоб не отрывали от скорби, не пытались вернуть к опостылевшей жизни.
— Дед, их больше нет, ни разбойников, ни тех тварей. Они уже никого не тронут, — присел рядом с ним на лавку. — Понимаю, слабое утешение, но уж какое есть. А ты по-прежнему нужен людям. Небось, мы не первые, кого ты непомерной платой стращал, а?
