Как рушатся замки (СИ) - Вайленгил Кай
— Мне наплевать, кем меня считает сборище убийц и предателей, – вскинулась она. Голос повышать прекратила, перейдя на дребезжащее шептание. – Я по-прежнему Эйвилин Арвель, дочь императора Адоэля Арвеля. Проявите должное уважение к моим предпочтениям!
Беззастенчиво хохотнув над тирадой, Лис разорвала платье от лифа до талии. Ткань разошлась с характерным треском, упала с измазанных кровью и грязью плеч. На поясе толщина шва не поддавалась – от натуги у магиструма взбугрились мышцы. Она рванула за края посильнее.
Ошеломлённая её поступком Эйвилин шумно сглотнула и вперилась в профиль Сонхи. Он мягко, как унюхавший лакомство кот, обогнул приятельницу по кругу. Рукав халата повёл над подсвечником, затушив огарок свечи. За ним, повинуясь негласной воле колдуна, погасли фонари – и кабинет захлебнулся в глухой черни.
— Не проявляя уважения, не просите о нём, – сахарное щебетание растеклось перед ней, чуть ли не губы в губы.
В хмельном раже, не видя ни зги, девушка отпихнула от себя наглеца. Под смешок сориентировалась в стёртой теменью обстановке, чтобы задавить гордыню и спрятаться, завернувшись в плед, за диваном. Её опалило унижение: почему, почему она не раскусила их замысел! Не выдворяли ведь, чаем угощали, присыпая жажду лукавством! «Формальности разрешены!» – ликовал арканист, и за его торжеством Эйвилин по ошибке распознала ехидство. Дружбу Лис с Сонхи вообразить было затруднительно; секс без обязательств, приправленный официальными взаимодействиями, – шутя. Не устояли перед влечением – с кем не приключится.
От обиды – от омерзения – бросало в жар. Она сдвинула штору, малость не выдернув с гвоздиков, запуталась в ней и, распалившись, развернулась на каблуках к невыносимой парочке. Бархат обмотал стопы, она пошатнулась.
Арканист цыкнул.
— День порчи моего имущества, а?
Реплику от Эйвилин – разгромную – упредил донёсшийся откуда-то звук удара. За ним – кряхтение.
— Развлёкся? Свет где, позёр? Не наугад же перевязывать.
— С тобой не забалуешь.
От вышивки на наряде Сонхи отделилась бабочка. Лимонные крылья сияли, но неравномерно: они пульсировали в такт взмахам.
— Брысь! Я тебя не для эстетики вызывал, – прогнал её с носа творец. Насекомое вспорхнуло, перекочевав на лампу. – Правильно. Нечего бездельничать.
От его фаланги до тельца бабочки повисла мерцающая нить.
— Позёр, – пробубнила Лис.
— Что плохого в фокусе? Порадую нашу маленькую госпожу, – сообщили ей.
По мере включения фонарей крылышки блекли. Создание – плод волшебства – обессиленно приземлилось на костяшку Эйвилин, заперебирало лапками, щекоча, и рассыпалось искрящейся пылью.
— Спасибо, не впечатлило, – объявила она.
— А я под впечатлением, – почесал подбородок арканист. Нить тоже исчезала, будто подожжённый фитиль.
Лис плюхнулась в кресло, затолкав тряпьё в угол. Обнажённая, сплошь и поперёк изрезанная шрамами, в ошейнике, она царапала корочку на ране.
— Не трогай, – одёрнула принцесса: – в тюрьме говорила, – и почему-то обхватила себя за талию.
— То-о-очно, – зевнула магиструм. Её клонило в сон. – Сонхи, перебинтуй сначала Эйви. Я потерплю.
— Не утруждайтесь. Я в порядке. И не смей сокращать моё имя. Я запрещаю.
Она и правда спряталась за диваном, обложившись подушками. Подозрения не оправдались: Сонхи болтал без умолку, Лис вскрикивала, ругалась и твердила, что шить по-человечески за пятьсот лет «кое-кто» не научился. Сладость в воздухе переменилась на противную горечь растворов.
За полночь девушка улеглась на расстеленное одеяло.
«Эйви», – звала сквозь дрёму магиструм.
«Э-й-в-и», – отбивали дробь колёса повозки.
«Э-э-эйви, – ласкал любимый голос. – Я тебя догоню, моя Эйви. Ты ждёшь меня?».
Засыпая, она целовала его улыбающиеся губы.
«Беги, беги от меня. Я найду».
Комментарий к Глава 11. Не доверяй никому (часть 2)
Найдутся здесь любители парочки Азеф/Элерт? Если так, следующая глава придется вам по душе.
========== Глава 12. Наши с тобой времена настали ==========
Полчаса назад Азеф спустился в зал гостиницы, заказал тибу́{?}[бодрящий напиток наподобие кофе.] и занял диван за цветочным горшком. Широкие листья растения закрывали его от ранних посетителей, забегавших за булочками или перекусывавших бутербродами с чаем перед рабочим днём. Они обращались к девушке за прилавком по милому прозвищу «Пэнни»{?}[Пэнни на вилигардском диалекте (с этим народом мы обязательно познакомимся) означает «сладкая, конфетка».], здоровались с людьми за соседними столиками, если замечали приятелей, и делились местными новостями. Не о политике, не о войне – о бытовых вещах вроде понабежавших в подвалы мышей, любовнике чьей-то жены, застигнутом в шкафу без трусов, ремонте квартиры.
Судачили и о глобальном: назавтра Высокая Палата назначила присягу канцлеров – зрителей предвиделось немерено. Кости ставленникам парламента перетирали с предусмотрительной сдержанностью – персоны прославленные, они позиционировались наиболее подходящими кандидатурами. Слыша о себе, мужчина усмехался: разыскиваемый преступник, «ярый радикал», добрался до первостепенной государственной должности! В десять он мечтал составить депешу императору с откровениями о бедствиях народа, в двадцать – добиться политических свобод через диалог с властью. К тридцати о дипломатии не велось речи – он удостоился чести украсить своей физиономией листовки полиции с ремаркой «Особо опасен!». Император боялся его – гласа сорнийцев, который призывал посыпать порохом столпы монархии и запустить в них спичку. Не напрасно. Подпиленные у основания диверсиями, под взрывами они не выстояли.
Азеф отхлебнул из стакана. Поморщился. В реальности затейливые метафоры олицетворялись в кровавых потрясениях. Без романтики. Без прикрас. Воевали против своих – брат на брата, дочь на отца. Неизбежная жертва моралью. Её в храме не замолишь – потомки припомнят.
Революция прорезала лбы бороздами, закралась сединой в вихры, исполосовала шрамами да не переломила. Оправились, взбодрились – и о житейском. Вилы, коловшие «государевых законников», воткнули в сено для коров; изрешечённые пулями вагончики для материалов переправили на заводы для плавления; ларьки застеклили на средства, реквизированные у знати. В стране восстанавливался порядок.
«Зримость порядка», – осадил себя мужчина.
Проблем у них с запасом до преклонного возраста.
За полчаса немудрёной трапезы к нему подступали шесть человек: солдаты, доносчик, младшие министры и целый Призрак. От хлопот за цветком не схорониться – тиба́ остывала, он вникал в рапорты. Элерт с присоединением затягивал.
Приехал он поздно, вернее, ворвался в номер Азефа всклоченным котом, выдворил его из кровати с несвычной беспардонностью и ошарашил: «Эйвилин сбежала. С самозванкой». Он поперхнулся слюной, а Элерт добил: «Погибли охранники. Хольм Ландег прикончил напарника». Схематичный пересказ излагал хронологию, не заводя в дебри. Сержанты, прибывшие из Сатгрота, в рапорте фокусировались на расследовании, из которого наклёвывался сюжет сказки для непослушных детей. Восставший труп перевоплощается в монстра, разрывает друга и с воем бродит по тюрьме – диковинка жанра.
Он бы прописал выволочку следователям за наведение суеты и склонность к фантазёрству, не подкрепляйся версия сбивчивыми показаниями свидетеля. Для наглядности солдаты привезли его с собой – посмотреть, без преувеличения, было на что. В Сатгрот кого попало не набирали. Надзиратели отличались опытностью, ладными физическими данными и крепкой психикой. Виргин, действующий начальник тюрьмы, за обновлённый штаб ручался: люди проверенные. Ни за кем из них не отмечалось склонности к срывам, вываливающимися органами их не пронять, ружья под гвалтом взрывов не выпускали. Бывалые.
Красные от лопнувших сосудов белки, тремор, запинающаяся речь в критерии «устойчивости» не укладывались. Мужчина, прописывалось в формуляре, не достиг сорока – седина и морщины прибавляли ему лет пятнадцать. Он озирался, просил не гасить лампу и не изымать у него оружие.
