Лорен Оливер - Пандемониум
Я распахиваю двери в конференц-зал и на секунду теряю ориентацию в пространстве. Я словно падаю с высоты на снежную вершину огромной горы. Картинка проецируется на большой экран, тот, на который совсем недавно проецировался портрет Джулиана Файнмэна. В зале весь свет выключен, и слайд поэтому очень яркий и четкий. Я отлично вижу темные, похожие на густой мех кольца деревьев у подножия горы и острые пики вершины в ярко-белых чепчиках снега. Это так красиво, что у меня даже на секунду перехватывает дыхание.
Потом картинка исчезает. Теперь я смотрю на бледно-желтый песчаный берег и сине-зеленые волны океана. Я делаю несколько шагов в зал и едва сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Последний раз я видела океан в Портленде, до побега в Дикую местность.
Картинка снова меняется. Теперь на экране огромные деревья тянутся к небу, кусочки которого едва проглядывают сквозь густую листву. Солнечные лучи под острым углом падают на красноватые стволы деревьев, на траву и кудрявый зеленый папоротник. Я, как загипнотизированная, прохожу дальше и натыкаюсь на складной металлический стул. Вдруг кто-то вскакивает с первого ряда, тень плывет по экрану и заслоняет собой часть леса на слайде. Экран гаснет, загорается свет. Силуэт — это Джулиан Файнмэн. У него в руке пульт дистанционного управления.
— Что ты здесь делаешь? — требовательно спрашивает он.
Понятно, что я застала его врасплох, он даже не ждет ответа и сообщает серьезным голосом:
— Собрание уже кончилось.
Я чувствую, что за этой его агрессивной манерой скрывается что-то еще. Ему неловко. Теперь я уверена, что это его секрет — он сидел в темном зале и представлял себя в других местах. Он рассматривал красивые виды.
Я настолько удивлена, что с трудом выдавливаю из себя ответ:
— Я... я потеряла перчатку.
Джулиан отводит взгляд, его пальцы крепко сжимают пульт. Но когда его взгляд снова переключается на меня, я вижу, что к нему вернулись самообладание и хорошие манеры.
— Где ты сидела? — спрашивает он.— Я могу помочь поискать.
— Не надо,— отрывисто и слишком уж громко говорю я.
Должно быть, я все еще в шоке. Воздух между нами наэлектризован, как это было в зале во время собрания. Внутри меня поселяется ноющая боль. Эти слайды, океан на огромном экране... Когда я смотрела на них, мне казалось, что я могу упасть в чащу леса, могу, как взбитые сливки с ложки, слизнуть снег с вершины горы. Жаль, что я не могу попросить Джулиана выключить свет в зале и еще раз показать мне эти слайды.
Но он — Джулиан Файнмэн, он — воплощение всего того, что я ненавижу, и я ни о чем не стану его просить.
Я быстро прохожу к своему месту. Джулиан хоть и не двигается, но не спускает с меня глаз. Он замер, как статуя напротив погасшего экрана, только перемещается взгляд, я чувствую его у себя на затылке, на спине, в волосах. Я без труда нахожу перчатку, поднимаю ее с пола и демонстрирую Джулиану.
— Нашла,— докладываю я, но при этом стараюсь не смотреть на него.
Потом быстро иду к выходу, но он останавливает меня вопросом:
— Долго ты здесь стояла?
— Что? — Я оборачиваюсь и смотрю на Джулиана, но по его лицу ничего невозможно понять.
— Долго ты здесь стояла? Сколько слайдов ты видела?
Я не знаю, что ответить, вдруг это какая-то проверка.
— Я видела гору,— наконец говорю я.
Джулиан смотрит под ноги, потом снова на меня. Даже на таком расстоянии поражает чистый синий цвет его глаз.
— Мы вычисляем, где находятся базы,— говорит он и вскидывает голову, как будто ждет, что я стану ему возражать.— Лагеря заразных. Используем для этого все технологии видеонаблюдения.
Вот еще одно открытие: Джулиан Файнмэн — лжец.
Но в то же время то, что он произносит это слово вслух, свидетельствует об определенном прогрессе. Два года назад считалось, что заразных вообще не существует. Считалось, что нас уничтожили во время блица. Для исцеленных мы были мифическими персонажами, как единороги или оборотни.
Так было до инцидентов, до того, как Сопротивление начало активные действия и стало уже нереально игнорировать наше существование.
Я заставляю себя улыбнуться.
— Надеюсь, вы их найдете,— говорю я,— Всех до одного.
Джулиан кивает.
Я разворачиваюсь к выходу и добавляю:
— Пока они не добрались до вас.
— Что ты сказала? — резко и громко спрашивает Джулиан.
Я бросаю взгляд через плечо.
— Пока они не добрались до нас,— говорю я, толкаю двери и выхожу из зала.
К тому времени, когда я возвращаюсь в Бруклин, солнце уже опустилось за горизонт. В квартире холодно. Шторы задернуты, в коридоре горит одна-единственная лампочка. В серванте у входа в столовую — тоненькая стопка писем.
На первом конверте прямо над адресом аккуратно напечатано: «Всеобщее исцеление — залог всеобщей безопасности».
А чуть ниже: «Пожалуйста, поддержите АБД».
Рядом с почтой маленький серебряный поднос для наших идентификационных карточек. Две карточки лежат строго в одну линию. На фотокарточках Ребекка Энн Шерман и Томас Клайв Шерман, оба с серьезными лицами и смотрят прямо перед собой. У Ребекки большие карие глаза, иссиня-черные волосы аккуратно расчесаны на прямой пробор. У Томаса волосы подстрижены так коротко, что сложно определить, какого они цвета, глаза полузакрыты, как будто он вот-вот заснет.
Под карточками лежат аккуратно подшитые документы. Если их полистать, можно узнать все о Ребекке и Томасе: дату и место рождения; имена родителей, бабушек и дедушек; размер заработка; школьный аттестат; случаи неповиновения; баллы на эвалуации; дата и место свадебной церемонии; все предыдущие адреса.
Естественно, ни Ребекки, ни Томаса не существует, так же как не существует неулыбчивой девушки с тонким лицом по имени Лина Морган Джонс. Моя идентификационная карточка занимает место рядом с карточкой Ребекки. Никогда не знаешь, когда будет проводиться рейд или перепись. Документы всегда лучше держать под рукой. Вообще лучше, чтобы тут никто не рылся.
Только поселившись в Нью-Йорке, я поняла, почему Рейвэн так одержима порядком. Все должно быть ровно и гладко, ни крошки на столе.
Лишь соблюдая порядок, не оставишь следов для преследователя.
Шторы в гостиной задернуты, они сохраняют тепло и уберегают от любопытных глаз соседей, регуляторов или патрулей. В Зомбиленде всегда кто-то за кем-то наблюдает. А чем еще людям заниматься? Они не думают. Не испытывают сильных эмоций — ни печали, ни ненависти. Они не чувствуют ничего, кроме страха и страсти к порядку и контролю.
В самом конце квартиры — кухня. На стене над столом висят две фотографии Томаса Файнмэна и Кормака Т. Холмса, ученого, которому приписывается самая первая успешная процедура исцеления.
