Сергей Абрамов - Требуется чудо (сборник)
Обедали в столовой. Стол там был несуразно большой, рассчитанный даже в сдвинутом состоянии на двенадцать персон, а в разобранном — на все двадцать четыре. Два года назад Алексей Иванович с супругой приглашен был в Англию, как пишут в протоколах Союза писателей — «для творческих встреч и выступлений», так Настасья Петровна чуть ли не всю валюту бухнула на покупку суперскатертей для дачного великана; дюжина скатертей, все разного цвета, из каждой можно легко сварганить палатку для пехотного взвода.
Алексей Иванович и Настасья Петровна по заведенному ею великосветскому ритуалу сидели по разные стороны стола, что Алексея Ивановича безмерно раздражало: не говорить приходилось, а орать друг другу. Впрочем, и тут Алексей Иванович придумал иезуитский ход: использовал Таню в качестве толмача.
Тане это нравилось.
Вот и сейчас, вкушая протертый овощной супец серебряной ложкой из розовой тарелки кузнецовского дорогого фарфора, Алексей Иванович попросил:
— Танюша, не откажи в любезности, узнай у Настасьи Петровны, понравилось ли ей мое выступление.
Произнес он это шепотом — так, чтобы Настасья уж точно не услыхала.
Невозмутимая Танюша, безжалостно гремя половником в хрупкой кузнецовской супнице, поинтересовалась на всякий случай:
— Слышь, Настасья, что муж спрашивает?
— Не слышу, — холодно ответила Настасья Петровна.
Она сидела подчеркнуто прямо, твердой рукой несла ложку от тарелки ко рту, не расплескивая ни капли в отличие от Алексея Ивановича, который прямо-таки нырял в суп, не ел, а хлебал варево, вел себя не «комильфо», по разумению Настасьи Петровны.
— Твоим мнением интересуется, — растолковала Таня. — Как, мол, выступил, и все такое.
— Говорил ты хорошо, — Настасья обладала громким и ясным голосом, переводчики ей не требовались, — но я же просила тебя назвать имена молодых…
— Дочери Павла Егоровича? — не без ехидства спросил.
— Пашкиной дочери? — перевела Таня. Павла Егоровича она знала, бывал он на даче, уважения у Тани не вызывал.
— Не только, не язви. Хотя Павлу Егоровичу это было бы приятно, а от него многое зависит.
— Что от него зависит? — повысил голос Алексей Иванович так, что Таня не понадобилась.
— Многое. Не в том дело. Разговор о молодых нужен был прежде всего тебе самому… Ладно, не стал, и бог с ними. Но ты знаешь, меня возмутила эта толстая дура.
— Да ну? — удивился Алексей Иванович, отодвинул пустую тарелку. — Татьяна, второе хочу! — И к жене: — И чем же, поделись?
— Ты обратил внимание, что она вякнула в конце?
— А что она вякнула? — Таня ушла в кухню за вторым блюдом, поэтому опять пришлось говорить громко.
— Она заявила, что твой роман — заметное явление в советской литературе.
— Разве не так? По-моему, его заметили, и еще как!
— Дело не в сути, а в форме. В штампе, как ты выражаешься. «Заметное явление» — штамп для середняков. О твоем романе следовало сказать — «выдающееся явление».
— Ты находишь? — заинтересовался Алексей Иванович опять-таки полушепотом, потому что в комнату вошла Таня с блюдом узбекского плова, лечебной пищи, весьма полезной для любого желудка, бухнула его посреди стола на место супницы и сразу включилась в беседу:
— Чегой-то ты, по-мойму, находишь, Настасья.
— Нахожу. В «Литературке», кстати, так и написали, если помнишь: выдающееся. И на пленуме по критике так говорили. Истомин, кажется. А она.
— «заметное»… Или она сама, по дурости, или ее накачали сверху.
— Настасьюшка, родная, ну кто ее качал? Сказала и сказала, какая разница.
— Без разницы все, — растолковала Таня кратко, потому что прекрасно видела, что все ее толмачевство — тоже игра, что Настасья Петровна обладает хорошим слухом, а плов хозяева уже доели, Алексей Иванович вон всю тарелку выскреб, надо посуду собирать и о третьем позаботиться.
— Большая разница. Ты не хуже меня знаешь, какое значение имеет эпитет. Зачем давать лишний повод недоброжелателям? Заметных много, а выдающихся — раз, два и обчелся.
— Я — раз?
— Он у нас первый, — сменила вопрос на утверждение Таня, внесла в спор свое веское мнение и удалилась в кухню с грязной посудой.
— Да, первый, — яростно подтвердила Настасья Петровна, а Алексей Иванович заорал Тане вслед:
— Татьяна, я компота не хочу, буду чай! И не сироткины писи, а покрепче завари. И пирога дай.
— Пирога тебе нельзя, — мгновенно отреагировала Настасья Петровна.
— Можно. Раз я первый, мне все можно.
— Тогда позволь мне вмешаться, — Настасья опять переключилась на литературную тему, поняв, что пирог у мужа она не отспорит. — Я позвоню Давиду и попрошу, чтобы этот кусок в передаче переозвучили. Он поймет.
— Он-то поймет, — сказал Алексей Иванович, поднимаясь, стряхивая с черного своего одеяния хлебные крошки и мелкие рисинки из плова, — а я нет. И звонить ты никуда не будешь. Я не хочу, чтоб надо мной смеялись.
— Кто над тобой будет смеяться?!
— Телеоператор.
— Какой телеоператор?
— Бородатый.
— Ты с ума сошел!
— Вовсе нет. Пусть все будет, как будет.
— Все будет, как будет, — сообщила Таня, вкатывая в столовую сервировочный столик на колесах, на котором стояли кофейник, молочник и крохотная чашечка — для Настасьи Петровны, заварной чайник и стакан в серебряном подстаканнике — для Алексея Ивановича, а также тарелка с ломтями пирога — для обоих.
— Таня, мне чай — наверх. Я устал и прошу меня не беспокоить: Ни по какому поводу. Настасья, поняла? Не бес-по-ко-ить! — поднял вверх указательный перст. — Мне надоели голубые глаза со слезами умиления.
— Что ты имеешь в виду? — растерянно спросила Настасья Петровна.
За долгие годы она отлично изучила характер мужа, все его нечастые взбрыки, все его срывы спокойного обычно настроения, и знала, что в таком случае лучше не настаивать на своем, лучше отступить — на время, на время, потом она свое все равно возьмет.
— Я старый, — сообщил Алексей Иванович новость, — и ты старая, хотя и хорохоришься. Мне надоела суета, я хочу покоя и тишины.
Он почти орал, сотрясал криком стены, но Таня все же сочла нужным ввернуть:
— Покоя сердце просит.
Алексей Иванович на Танину эрудицию реагировать не стал, счел разговор законченным, пошел прочь. И уже в коридоре-услыхал, как Таня выговаривает Настасье Петровне:
— Ты, Настасья, прям как танк, прешь и прешь напролом. Не видишь, мужика бородач расстроил. Который с аппаратом.
