Карина Демина - Механическое сердце. Черный принц
…опасная игра. И леди Сольвейг не лгала, когда говорила, что отправит Таннис на тюремную баржу. С нее станется, пусть и не собственной холеной ручкой, которую замарать побрезгует. Да и к чему, когда кузен имеется?
Успокоится.
И конверт взять. Деньги? Пригодятся… все одно Таннис не оставят в покое. Погонят… Оловянные злы… оловянный, деревянный… и еще стеклянный. Леди Евгения твердит о правильном написании слов, а Таннис зевает, ей скучно, но она пытается быть серьезной.
Ради Войтеха.
…неудачная у нее любовь, что первая, что вторая… глядишь, последняя, потому как лучше уж одной, чем вот так, в недоживую.
И вещи наново собирать. Белье. Платья. Несессер, который Кейрен купил, потому как даме несессер положен… она так и не открыла… пудра и тальк. Патентованное средство от веснушек, которые Таннис вывести пыталась, потому что из-за веснушек над ней смеялись, втихую, за спиной, тогда еще казалось, что именно веснушки виноваты…
…глупая-глупая женщина, которая пыталась притвориться кем-то другим.
А сердце почти успокоилось.
Саквояж вот не закрывается - это проблема… нести будет тяжело, но если попросить кучера… ключ Таннис в тайнике оставит, том, который за камнем. И да, у нее есть еще целый день, пусть после бессонной суматошной ночи - а сборы она начала вдруг и незадолго до рассвета - голова болит с немалой силой. Эта боль выматывает, и кофе не спасает.
Кофе вреден, и Таннис в принципе его не любит, но пьет, он горький, как лекарство.
…новый гость не дает себе труда стучать. Он входит, пригибая голову, потому что дверь для него слишком низка. Он снимает шляпу с широкими полями, украшенную не обычной лентой, но кожаным шнурком, и сбивает с нее снег.
- Все-таки поплакать решила? - спрашивает он, присаживаясь на стул. И садится лицом к спинке, широко расставив ноги.
На нем штаны из синей парусины и высокие сапоги с мятыми голенищами. Нечищенные, в снегу, в песке. Снег тает, и грязно-песчаной лужей расползается по ковру. Гость же смотрит на Таннис.
А она и вправду разревелась… это все из-за состояния… плаксивость, надо полагать, тоже в нем весьма естественна.
- А ты… проверить пришел? - голос чужой, гулкий. - Не бойся, уезжаю.
Гость кивнул и, поддев носком сапога саквояж, поинтересовался:
- Вижу, что уезжаешь. Куда?
- Не твое собачье дело.
Вот только Райдо не согласился, он почесал рубец, пересекавший щеку, и сказал:
- Аккурат мое, хотя таки да, собачье… - и пробуя выражение на вкус с неизъяснимым удовольствием в голосе повторил: - Мое собачье дело… звучит, однако. Так куда, красавица, путь держишь? Опять сбежать решила?
Не плакать! И Таннис, пытаясь сдержаться, стиснула зубы.
- Значит, не сама… - Райдо вдруг отстранился, упираясь ладонями в спинку стула, и прикрыл глаза. Он втягивал воздух медленно, носом, а выдыхал ртом и как-то шумно. - Не сама…
Он поднялся, все еще с закрытыми глазами, и направился к двери, а у двери замер, поводя головой влево и вправо. Присел у столика. И едва ли носом не провел по поверхности…
- Матушка заглядывала?
Райдо погладил столешницу.
- Полагаю, не чай пить приходила.
Что ему сказать? Пожаловаться на леди Сольвейг? Смешно…
- Послушай, девочка, - Райдо вернулся к стулу. - Я неплохо знаю свою матушку. Порой она бывает чересчур… резка. И мне жаль, если она тебя оскорбила. Но это еще не повод, чтобы сбегать.
Не повод. И оскорбление Таннис как-нибудь пережила бы. Небось, не хрустальная ваза, чтоб от огорчения треснуть.
- Значит, дело не только в этом. Что еще? Она велела тебе уехать?
Получилось кивнуть.
- И чем-то пригрозила… - Райдо повернул голову на бок. - Дядюшкиными связями? Тюрьмой?
Снова кивок. И понимание, что если Таннис откроет рот, то разревется.
- Успокойся, Тормир, конечно, матушку любит, но он - разумный человек… ну не человек, но все равно разумный. Осадит. Хотя… знаешь, что, рыжая? Я тебя с собой заберу. Так оно надежней будет, когда под присмотром… а то вы, смотрю, с младшеньким оба везучие.
И Райдо руку подал.
- Ну что, пошли?
- К-куда…
- Туда, - он указал на дверь. - Для начала. А потом определимся. Ты, главное, если хочешь пореветь, то реви. Правда, женские слезы меня в тоску ввергают, но я как-нибудь притерплюсь. Платочек нужен? Он мятый немного, но честное слово - чистый… вроде как чистый.
Клетчатый и с прилипшими хлебными крошками, которые Таннис счищает осторожно. И это действие наполнено для нее скрытым смыслом.
Райдо же с легкостью закрыл саквояж, тот только жалобно хрустнул, и Таннис поняла, что по прибытии на место, где бы это место ни находилось, ей придется искать новый саквояж.
- Успокоилась? - он платок не отобрал.
И хорошо, что жалеть не пытается. Таннис не нужна жалость. Ей вообще ничего от них не нужно… разве что деньги. Деньги пригодятся…
- А теперь поговорим серьезно.
…крошек на платке хватит не на один серьезный разговор.
- С матушкой моей вы общего языка не найдете, тут надеяться не на что.
Можно подумать, Таннис надеялась.
- Это чтобы ты сразу поняла. Она не примет тебя, как не приняла мою Ийлэ. Но младшенького я знаю, у него ее упрямство, поэтому если чего решил, то не отступится. Из шкуры вон выпрыгнет… уже выпрыгнул, наизнанку вывернулся.
Райдо поскреб шрамы и пожаловался:
- Свербят. А Ийлэ злится, когда я их расчесываю. Говорит, что чешутся - значит, заживают… ей бы проще с альвом было, там бы она быстро все… но мы ж не о том.
Он выглядел спокойным.
И надежным.
Но хлебные крошки, которые на платке, все еще были нужны. Таннис, пусть и успокоившись - ну, почти успокоившись - чувствовала, что слезы не ушли, отступили, чтобы вернуться при малейшей возможности. Вот интересно, она все оставшееся время реветь станет?
И есть ли лекарство от слез?
- Я не знаю, в какой госпиталь определили Кейрена. Мы с матушкой, как бы это выразиться, - Райдо начертил в воздухе причудливый знак. - Немного в ссоре…
- Из-за чего?
Нос распух, и дышать приходится ртом, отчего голос сделался странно гнусавым. Хороша она… в мятом платье, растрепанная, с глазами опухшими… не женщина - мечта.
- Из-за того, что я вмешался, - Райдо потянулся к лицу, но все же руку убрал. - Дважды вмешался, девочка. И если первый раз только на словах, то во второй… видишь ли, матушка и вправду всех нас любит. Даже меня, несмотря на то, что мы с ней очень разные, но любит искренне. Вот только любовь эта… любовь к живому человеку - вообще штука неудобная, особенно, когда этот человек от тебя отличается. И чем сильнее отличается, тем неудобней. Отсюда и это желание переделать… вроде, так оно лучше будет… знаешь, часто мерзкие вещи вершат из благих намерений. И матушка наша, она хочет как лучше, но в ее понимании.
