Вслепую (СИ) - "ViolletSnow"
— Ты долго, — говорит он и берет её под руку.
Они вовсе не собирались опаздывать, но если бы он знал, с каким трудом Элис уговорила себя переступить порог Крипты и выйти в новом платье. Она никогда не трусила перед настоящими опасностями, бросалась в бой и даже не дрогнула перед битвой с Ранроком, но когда двери в Большой зал распахиваются, сердце готово упасть в пятки. Глаза — первое, что она видит. Удивленные, смущенные, жадные, обращенные, в основном, к ней. Взглядов так много, что перехватывает дыхание.
— Они все… смотрят на меня, — как можно тише говорит она, подавляя в себе желание немедленно покинуть это место, чувствуя, как начинает уходить пол из-под ног.
— И правильно, — Оминис уверенно кладет ладонь поверх её руки. — Ты достойна, того, чтобы они именно так на тебя смотрели. Пора привыкнуть.
Его холодное спокойствие перетекает сквозь пальцы, и Элис — не нашедшая ни единого слова в ответ — позволяет вести себя куда-то в сторону, мимо танцующих, вдоль маленьких столов с напитками и замеревших от одного их вида групп студентов. А за ними густым шлейфом следует чужой шепот с привкусом зависти. Нацай, с некоторых пор научившаяся соблюдать личные границы, борется с порывом подойти, и Элис улыбается ей в благодарность за внезапную сдержанность. Амит, и без того восхищавшийся Элис, в этот раз, похоже, потерял дар речи. А Поппи сама машет ей издалека, и даже Сэллоу, вот уже пару недель как притворяющийся невидимкой, провожает их глазами неожиданно долго.
После всех цепляющихся будто дорожные колючки взглядов Элис наконец замечает, как удивительно сегодня внутри Большого зала. С темно-фиолетового потолка крупными хлопьями летит снег, а колонны украшены не традиционной рождественской омелой и леденцами, а полупрозрачными кристаллами. Эти же кристаллы — причудливые, фантастические — расставлены вокруг, их зеркальные грани отражают танцующих и приглушенный свет жаровен — сегодня он голубовато-белый, искрящийся, похожий на древнюю магию.
Ради приличий они с Оминисом должны поприветствовать хотя бы часть учителей и только потом приступать к танцам. Пройдя нескольких, они останавливаются перед профессором зельеварения и директором, так вовремя оказавшимися в одном месте.
— Вы сегодня великолепны, Элис, — пока Оминис занят разговором с мистером Блэком, Шарп чуть наклоняется к ней и тихо произносит: — Только будьте осторожнее, кажется, профессор Уизли слишком взбудоражена вашим видом и готова снять за него все пятьдесят баллов, что я начислил за зелье и доклад.
Элис оборачивается и действительно видит преподавателя трансфигурации, на всех парах спешащую к ним с крайне недовольным видом.
— Мисс Морган, это… — она резко останавливается, осуждающе оглядывает её с ног до головы.
«Возмутительно». Элис уверена, Уизли хочет сказать именно это, но не может позволить себе устроить скандал прямо на балу.
— Правда, замечательное платье, профессор? — говорит Элис таким невинным голосом, словно ни разу не получала выговоров о морали. — Отец Оминиса подарил, — а потом смотрит прямо на директора Блэка.
Блэк непонимающе хмурится, переводит взгляд на своего заместителя, отчего она спешит ретироваться, оставляя стойкое ощущение, что Элис ждет полугодовая отработка по всем предметам.
— Теперь я безумно хочу знать, что за платье преподнес тебе отец, раз эта ведьма так разъярилась, — говорит Оминис, когда они отходят подальше.
— Весьма нескромное. И вызывающе дорогое, — Элис оглаживает юбку, едва касается камней на корсете.
— Как и все, что он делает. Но не дай обмануть себя. Отец может производить хорошее впечатление, ровно до тех пор, пока ты не узнаешь, как он использует твои же желания во вред.
Чувство навязчивой тревоги колет где-то внутри, и Элис опасливо оглядывается. Замечает их с Оминисом отражение в кристаллах и не может не отметить, насколько хорошо они смотрятся вместе. Дополняющие друг друга, они выглядят чем-то единым, столь близким по звучанию, что каждый оборачивается им вослед. Роскошная ткань костюмов, змеи, скользящие по украшениям и вышивке — темная Слизеринская зелень и текущее серебро. Символы принадлежности даже не столько к факультету, сколько к самому Оминису. И Элис читает в этом другое скрытое послание, будто Мракс-старший, делая подарок ей, на самом деле красиво оборачивал будущий трофей для сына.
— Давай потанцуем?
Он протягивает ей руку, приглашая, и Элис внутренне ухмыляется мотивам его отца. Зачем нужны эти намеки, когда Оминис — воплощенное спокойствие студеной воды и её же неудержимая сила — и без того способен увлечь за собой? Когда возобновляется музыка, он обхватывает её спину, берет ладонь в свою и начинает вести. Оминис прекрасно чувствует ритм, но куда более чутко — её тело. И она не перестает удивляться, как ему без зрительных образов удается так тонко улавливать каждое движение, предупреждать каждую заминку.
— Перестань волноваться, — он притягивает её ближе, отчего просьба кажется совершенно бессмысленной. — От этого ты так одуряюще пахнешь, что я перестаю мыслить здраво.
Мыслить? Да после его слов Элис вообще забывает, куда переставлять ноги, и Оминис останавливается, обволакивает пряностью древесной смолы и лесной прохладой. Будто они снова оказались в том скрытом ото всех месте, пронизанным древней магией, где его сила — такая непоколебимая и незыблемая — заставляет следовать за собой безоговорочно.
— Танцуй со мной так, будто мы здесь одни, — говорит он, и Элис вдруг ощущает себя едва ли не обнаженной под его пальцами.
Ей некуда бежать, Оминис давно пленил её своими змеиными чарами, околдовал терпкой хвоей и мхом, поймал к капкан нежных прикосновений. И вместо побега, ей хочется льнуть к нему еще больше, искать убежища в его руках и невидимом, но таком осязаемом спокойствии.
***
Они уходят пораньше, чтобы не толкаться с остальными, ускользают от любопытных глаз, желая просто побыть наедине. Спустившись к Слизеринской двери, Элис тянет Оминиса направо, по гулким подземным проходам, где когда-то они открыли скрипторий, уводит дальше к почти заброшенной лестнице — ею пользуются так редко, что даже не зажигают жаровен вокруг.
— У нас есть час до отбоя, сомневаюсь, что на каникулах будет много времени друг для друга. Все еще хочешь увидеть платье?
— А у тебя с собой зелье обмена телами? Может, омут памяти? — игриво спрашивает Оминис, прижимая её к шершавой стене под самыми ступеньками.
— Нет, просто подумала, ты сможешь понять, какое оно, если дотронешься.
Оминис не отвечает, щекочет дыханием шею и осторожно проводит по юбке. Пальцы скользят по её талии, оглаживая ткань, струятся вверх по корсету, трогают богатую вышивку вдоль декольте, слегка проводят по обнаженной коже. А когда он губами касается ключицы, неясное пламя словно древняя магия, поднимается снизу, настойчиво горит, ударяя в голову как вино, которое Элис пробовала всего раз в жизни. Исследовав линию плеча, Оминис поднимается выше, оставляя россыпи горячих следов, шепчет змеиные слова, отчего внутри Элис все призывно сжимается.
— Жаль, что я ничего не понимаю.
— Я сказал: «Ты прекрасна», — бархатный шепот будоражит мысли, заставляет желать большего.
Оминис накрывает её губы своими, но не так как в лесу, там он был осторожен, сегодня обжигает касаниями, почти беззастенчиво проводит ладонью по груди, скрытой за вязью камней и серебряных нитей. Его прикосновения — на грани вседозволенности и все еще существующих ограничений — настоящая чувственная пытка, а Элис и не против вновь побыть пленницей. Она едва не задыхается, впивается ему в губы, прижимается ближе, жадно хватая его сбившееся дыхание, неровное, как у нее самой. А он выдыхает фразы на парселтанге, окончательно погружая в пучину гипнотического морока.
— Еще одно твое змеиное слово, и я… просто сойду с ума.
— А, может, мне нравится сводить тебя с ума?
Элис чуть прикусывает его губы — пусть не улыбается ей как истинный хищник — и притягивает Оминиса за галстук, почему-то не находя на нем серебряного украшения. Скользит рукой по зеленой ткани, и предчувствие — острое как внезапный укол под кожу — вонзается чуть пониже уха, обматывает её страхом. Элис тянется к горлу и понимает, что это вовсе не фантомные ощущения, не призраки прошлого, это происходит сейчас: тонкая как веревка змея — живая и настоящая — обхватывает шею, затягивается удавкой.
