Карен Монинг - Рожденные лихорадкой (ЛП)
«Но не мое,» — изумлялась я, продолжая резать. Впервые с тех пор, как я узнала о том, что меня переделали с помощью фейрийского эликсира, о котором ничего не известно, у меня случился приступ радости по поводу перспективы долгой жизни. Ненавижу вещи, которые в этом улучшенном состоянии можно со мной сотворить, но обожаю возможность встретить больше рассветов, провести больше ночей с Бэрронсом, потратить больше времени на то, чтобы найти смысл жизни.
— Сосредоточься, Мак, — пробормотала я. Моя безотлагательная проблема — пули. У меня есть целый список других проблем, и наименьшая из них — это выяснить, кто разболтал мои секреты.
Кожа уже пыталась срастись вокруг ножа. Из-за темной плоти я исцелялась ещё быстрее, чем прежде. Оказалось, что нужно продолжать резать, двигая ножом туда-сюда. Было интересно, как будто я оперировала кого-то другого. Я почти не чувствовала этого.
Извлечь пулю из ноги мне удалось с двух попыток. С трёх я смогла извлечь ту, что застряла в руке.
Конечно же, именно так он меня и застал.
Сидящую, развалившись на полу с парочкой искореженных металлических осколков в ложбинке между ногой и бедром, с ножом в одной руке, бутылкой спирта, которым я так и не успела воспользоваться, в другой, и с выражением дикого триумфа на лице. Возможно, я даже немного смеялась.
И я была в чем мать родила.
Глава 6
И помнишь, когда я двигался в тебе, Святой дух ведь был во мне…[9]
Такое чувство, что я была под кайфом. Да, собственно, так и было из-за радости от победы над пулями кровь неслась, наполненная бессмертной силой, жизненной энергией и похотью.
Мой мозг зафиксировал Бэрронса, а тело предложило: «А не пуститься-ли нам во все тяжкие?» Мое нынешнее состояние как раз идеально для этого подходит. В последний раз, когда я съела плоть Темных, его убили спустя пару минут после этого. И я в одиночестве переживала кайф и ломку. По большей части кайф пришелся на обратное путешествие из Германии, когда я изо всех сил старалась не думать и не чувствовать.
Боже, когда же мы в последний раз трахались отчаянно, по-животному, безо всяких запретов? И как, черт возьми, я допустила, что это было так давно?
Я знала ответ на этот вопрос. Причиной было то, что я таила в себе, как прожорливую гусеницу, поедавшую изнутри прогнившее яблоко, которым была МакКайла Лейн.
А сейчас, чувствуя себя неуязвимой и воинственной, благодаря темной плоти и присутствию Бэрронса — то ли зверя, то ли человека — и не видя никаких непосредственных угроз своему существованию, я ощущала лишь одну настоятельную потребность. Я прошла через очищение и стала прежней Мак, причем во многих смыслах. Возможно, чтобы пережить все это и разобраться со своими многочисленными проблемами, побыть наркоманкой — как раз то, что мне нужно.
Я никогда не занималась сексом с Бэрронсом, накачавшись темным мясом, хотя невероятно хотела этого. После того как я распробовала его в гроте Мэллиса, меня преследовало навязчивое, неудержимое желание почувствовать это удовольствие снова. Быть при-йей было ужасно. Я была до безумия ненасытной, немногим отличалась от марионетки.
А вот кайф от темного мяса, наполняя неутолимой похотью и наделяя несокрушимым телом, при всём этом не лишает рассудка. Даже если мы будем жестко трахаться, что с того? Моя кожа заживет ещё в процессе, и я смогу позволить себе ещё больше. Мы можем заняться тем, что я так люблю, и от чего у Бэрронса совершенно сносит крышу, и притом безо всяких последствий.
Я вся дрожала от похоти, внезапно начав понимать увидимся-в-Фэйри девушек больше, чем хотелось бы.
Наши взгляды встретились, и я вздрогнула.
«В моем Доме хренова река крови.»
В его глазах я разглядела заглавную «Д», а это значит, что в его Доме, независимо от того, что именно он считает своим домом, никто — никто, кроме него — не может нагадить и остаться безнаказанным. И я вовсе не уверена, что до конца ночи не подтолкну его в нужном направлении. В сторону Броди. За время моего пребывания в Дублине, я усвоила несколько вещей: если позволить плохому парню уйти, то он непременно вернется. Так что лучше просто лишить его возможности ходить.
«Краски,» — поправила я. Хотя его первобытное восприятие сообщило ему об этом ещё до того, как он преступил порог. Он ведь может учуять даже мои месячные. Больше того, он чувствует их приближение.
Бэрронс зарычал, сверкнули черные клыки, и я вдруг осознала, что прогулка по книжному магазину в его нынешнем состоянии могла пробудить в нём воспоминания о тех днях, когда он шагая по залитому кровью полю битвы, гадал о том, что обнаружит. Вероятнее всего всех, кого знает — за исключением своих бессмертных товарищей — мертвыми. Интересно, сколько времени прошло до тех пор, когда он запретил себе проявлять всякий интерес к людям? И каково это чувствовать, что ты потерял всех, как я потеряла Алину? О да, намного проще быть безразличным. В конечном счете, лучше просто позволить другим осуждать себя.
Зверь Бэрронса всегда наготове. Иногда я гадаю, что если однажды он не просто изменится, а сбежит и больше никогда не вернется в человеческое обличье. Останется в своей истинной форме, которая для него наиболее близка, в каком-то другом мире, в облике, в котором его гораздо тяжелее убить, но в котором гораздо проще жить.
Его темные глаза вспыхнули.
«Черт. Не знал, что застану здесь. В мире всё ещё есть вещи, способные убить тебя. Мне ненавистна сама мысль.»
Ах, так он не исключал вероятность того, что Дэни придет за мной с моим же копьем.
«Чёрт. Не знала, вернешься ли ты…» — «…ко мне» — быстренько проглотила я. — «Мне ненавистна сама мысль.»
Он улыбнулся, но улыбка эта быстро исчезла. Его губы сжались, а рот принял хорошо знакомые мне очертания. Он думал о том, чем бы хотел заняться со мной, используя свой рот. И это были определенно не разговоры. Бэрронс не тратит время попусту. Другой бы сказал: «Вот это да, ты снова видима!» Или: «Что, черт возьми, произошло с моим книжным магазином?» Или: «Кто это сделал? Ты в порядке?»
Но не он. Он осмотрел меня, убедился, что я цела, и вернулся к тому, что на самом деле имело значение.
Ко мне. Обнаженной.
Он разделся.
На его плечах играли мускулы, когда он стягивал с себя рубашку. Он скинул ботинки, вытащил ремень из пояса брюк, позволил им упасть, и я с трудом сглотнула. Бэрронс не носит белья. Люблю его член. И люблю то, что с его помощью он может со мной сделать. Я обожаю его яйца. Они такие мягкие и шелковистые, с бороздкой посередине, которую я люблю лизать, прежде чем обхватить его член губами. А когда я понимаю, что он потерялся в скользкой теплоте моего языка, кружащего медленно и непринужденно, посасывая его как особое лакомство, я глубоко вбираю в рот, сжимая рукой его яйца, и начинаю двигаться резче, чем должна, и каждый божий раз у него сносит крышу. Я одержима его телом и его реакцией на мои прикосновения. Он мой мужчина-гора, с которым я могу поиграть, поэкспериментировать и посмотреть, насколько высоко он может взлететь благодаря мне.
