Ведьма для охотника (СИ) - Чащина Татьяна

Бабка когда-то рассказывала историю про лешего, который заманивал доверчивых девушек в свою лесную избушку и любил их до того сладко и долго, что они забывали постепенно не только дорогу домой, но и вообще, кто они такие…

И вот сейчас есть у меня ощущение, что не сказку страшную я в детстве слушала, а вполне себе быль…

Сама себя плохо помню, какая раньше была? О чем думала?

Сейчас все, словно в тумане. Вся прошлая жизнь.

А в этой - лес, лес, лес… Солнечные лучи утром на лице - легко и мягко.

Горячие руки и губы моего неутомимого охотника, его тяжелый, давящий взгляд…

И ставшее уже привычным, сладкое томление внизу живота при одной только мысли о нем…

Мы не говорим про прошлое. Его. Про свое я рассказывала, болтала так, между очередными раундами секса, лежа на крепкой, мерно вздымающейся груди Юры и лениво водя пальцем по его шее.

Я рассказывала, а он слушал. Внимательно. Иногда что-то спрашивал… Но редко. И не настаивал, чтоб отвечала.

Создавалось впечатление, что ему не особо интересна моя прошлая жизнь.

Что не нужна ему эта информация, и важнее то, что сейчас происходит.

После того бешеного секса у водопада, моего сбывшегося наяву сна, мы как-то… Прочувствовали друг друга, что ли…

Или впали в состояние, похожее на стазис. Я - так точно впала. И приятно мне было в этом положении.

Юре - тоже.

Я так думала, по крайней мере.

Иногда я лениво размышляю, чем так сильно привлекла его?

Почему не отходит практически, рядом все время? Не хочет отпускать? Не может быть, чтоб у такого мужчины были серьезные проблемы с женщинами…

Про свое прошлое он не говорил , заставляя меня гадать о причинах.

Как и о том, насколько я ему вообще подхожу. Подхожу для такой жизни…

Ведь за время нашего совместного… существования, скажем так, я показала себя не особенно приспособленной к деревенскому быту.

А Юра, что удивительно, и не настаивал.

Как привык один всё делать, так и делал, даже не намекая, что я должна по хозяйству помогать.

Я только по собственной инициативе пошла с ним бельё стирать. Готовила вместе с ним, и выловленную козу попыталась подоить. Молоко стрельнуло прицельно в лицо, на этом прелести сельской жизни для меня перестали представлять интерес.

Первые признаки паники я ощущаю, когда появляются волоски на ногах. Стёрся лак, и мне приходится подстричь ногти. Это выглядит ужасно. Я понимаю, что времени прошло уже много, и надо бы что-то делать… В деревне я не могу, несмотря на сладкий секс.

Так как говорить Юре бесполезно что либо, я начинаю совершать на него психологическое давление. Вот вижу, что идёт в дом, сяду унылая, и только когда по имени меня назовет, улыбаюсь. Жалобно так…

Лечит мою тоску Юра сексом, от которого уже болит всё, и попа в том числе, потому что он любит грубо, и я вдруг начинаю многое ему позволять. Сама удивляясь происходящему и получая определенное удовольствие от этого.

И неизвестно, сколько бы это все еще продолжалось, может, заросла бы я в том лесу, словно самка йети, и забыла, что такое маникюр и массаж лица, но вмешивается бабка.

В один дождливый день, а может это была ночь…Не важно!

Сплю я крепким сном, сладко оттраханная и уставшая, и снится мне бабка. Та самая Прасковья Давыдовна, что в сибирской таёжной деревне прославилась, как ведьма. Бабка моя не совсем бабка, а прабабка, но такая активная до конца дней была, и я «пра» опускала и даже не думала о том, что моя бабуля и царя видела, и революцию пережила, и больше века протянула на своих травах. И помню я ее всегда в белом платке, по-сибирски повязанном на голове, с серьгами-калачами из золота в вытянутых мочках, в юбке тёмной и кофте по моде тридцатых годов двадцатого века. Словно уже в те времена она была бабкой… А вдруг у нас в семье была вечная бабка? От этой мистики я даже во сне содрогаюсь.

Так вот, стою я на коленях на старинном бревенчатом полу. Стою перед Прасковьей, перебираю сухие листья какого-то растения, а она сидит за столом и в каменной ступке пестиком очередные травки в порошок перемалывает.

И говорит наставительно так, ворчливо:

— Обманывает тебя мужик, — бабка не окает, а акает, как московская женщина, но при этом странно растягивает слова по местному говору. — Говорила матери твоей, назови девочку Апполинария, счастливое имя по святцам, а она, непутевая, взяла Жулькой назвала…

— Юля, ба, — поправляю я. Никогда она мое имя не любила, злилась, говорила, что собак так кличут, а у людей имена правильные должны быть, Богу угодные. — А как обманывает?

— А это сама выясни. — Строго смотрит на меня бабка, — не давай себя обманывать. Вот пусть делает, что хочет, а обманывать не смеет. И клятву с него возьми, а то сгубит тебя и себя, уйдёшь ты от него, если врать станет.

После этого она отворачивается, яростнее начиная орудовать пестиком в ступке.

Понятно, разговор завершен, значит, больше ничего не скажет…

Я встаю на ноги и иду из её старой избушки. Скрипит дверь…

Скрипит дверь, приоткрываю глаза и вижу, что Юра уходит.

Дожидаюсь, чтоб сбежал с крыльца, начинаю действовать. Бабка права. Нельзя обманывать.

И обманываться тоже.

Может, он за козой пошел, надо просто выяснить. И поговорить с ним все же, а то один секс у нас, а секс - это не отношения.

Полна решимости, я быстро одеваю свои вещи. Нижнее бельё, в последнее время забытое, джинсы, рубаху в уродскую клеточку. Кроссы, волосы в косу на ходу завязываю и выхожу.

Вижу, как пропадает в глухом лесу мой охотник. Я в северном сумраке — за ним. Комары не мешают, бегу со всех ног. Ныряю тихо в те кусты, за которыми исчез Юра. Иду, довольно долго, гадая, куда это он так целеустремленно движется?

И выхожу в парк.

В парк, бля! Я попадаю на выложенную дорожку, вокруг красиво высаженные туи, альпийские горки, клумбы и цветы.

Эй, а как же лес дикий?

Как же бездорожье и ни одной живой души на километры вокруг?

Неровно подстриженными ногтями шиплю свою руку о куст шиповника до крови. Слизываю маленькую капельку, чувствую привкус железа во рту.

И от этого почему-то становится тошно.

И сердце болит…

Бегу со всех ног, но при этом прячась за декоративными кустами. Юру вижу вдалеке. Нормально так идти приходится, долго. Начинаются березки, негустые, явно привозные, слышу детские голоса, женский смех.

Мне хреново.

Слёзы сами катятся.

Но иду.

Надо до конца.

Все выяснить, а потом…

******

Дом одноэтажный, тёмный, вписывается в лес невероятно гармонично. Очень большой, вокруг него бегают дети. Стоят пять квадроциклов, пахнет шашлыками. Пожилая женщина, а-ля европейская бабушка в светлых брюках и белом кардигане, гладит козочку. Ту самую, белоснежную, которую одна идиотка считала дикой.

— Юрочка, спасибо, великолепная база, а молочко у твоих коз просто замечательное. Останься, ватрушки уже готовы.

— С творогом? — улыбается Юра.

Подбегает к нему молодая женщина и виснет на шее.

— Юра! Давай к нам.

— Ну, даже не знаю, — смеётся охотник.

— Юрасик, — радостно кричит молоденькая девица, которую Юрасик на целую жизнь старше. И тоже плотоядно смотрит на него.

Потом появляются мужики. Явно с рыбалки. Семейное счастье, Юру уводят на шашлыки и ватрушки.

Что сказать про предательство и измены?

Я вот смотрю на это с философской точки зрения. Вначале сделай красиво, выведи ситуацию на нужный уровень, потом нажрись успокоительных и только после этого закатывай истерики, если сможешь. И если в них еще будет смысл.

Жалко, бабуля умерла. Но я чётко для себя решаю в этот момент, что сменю имя Юля на Апполинарию, и тогда станет мне лучше жить. Вот уверена! Бабка-то не соврёт. Единственная в моей жизни, кто оберегал и любил меня. Родители… да, что родители! Старший брат такой успешный, любовь и гордость. Три младших сестры после меня - просто счастье родительское. Вначале, когда я в Питере училась, мама звонила каждый день, я ездила к ним. Потом раз в неделю, теперь раз в месяц, если никто не забудет. А бабка… Она ведь меня на всё лето забирала, на все каникулы. И говорила со мной, говорила, показывала, что умеет. И я всё помню. Только не пользовалась ни разу. А стоило, стоило! Надо проклинать каждого из кобелей, которые на полные груди и на широкие бёдра ведутся, пользуются, а потом вот так… Вот так…