Владимир Витвицкий - Книга сновидений
Все оказалось не так уж и сложно — ржавая полоска стали, помещенная в раствор электролита, постепенно избавилась от наслоений времени. Уже через год Хелика заметила на ней стальной блеск, а через два различила все более и более проступающую надпись, а через три смогла прочесть ее — ведь у нее была книга убитого на честной охоте сказочника. Наверное, именно поэтому ее не удивили так неожиданно возникшие снежные вихри, и поэтому она без лишних вопросов выполнила просьбу навигатора, так похожую на современный бред или древний обряд, о которых она читала на уроках и рассуждала на семинарах, столкнув сказочника в быстрый ручей.
Мертва подвижная вода, молчит и навигатор, и что-то не слышно слов о любви, произнесенных утром?
— Ты должен сторожить собаку, — очнувшись, отведя взгляд от воды, выйдя из задумчивости, сказала она безмолвному дипломату, впрочем, понимая, что тот вряд ли ее услышит, — таково твое предназначение.
* * *8. Сказочник 2.
Что может случиться по дороге из Бирмингема в Дублин? Что там вообще может быть? Существует ли, есть ли она на самом деле: дорога, ведущая из Бирмингема в Дублин? Или, быть может, это только порывистый ветер бьется в каменных лабиринтах? А лабиринты, они на той самой дороге или по ее краям? А ветер, попутный или встречный? И что ему делать там, в пустынных лабиринтах?
Дорога, между Бирмингемом и Дублином… это то, чему есть название, но самого этого нет. Может быть, было, а может быть, будет. Это дорога из ниоткуда в никуда, это даже не неизвестность, это сама пустота.
Бирмингем… Дублин… что это за звуки, или слова, или названия? От этих звуков хочется бежать или к ним стремиться. Так называют ядерные бомбы или так звучат их взрывы.
А есть ли там кто, или что, на этой дороге, в самой пустоте? Случается ли там волшебное падение медленного снега или быстрые дождевые капли? И светит ли сквозь них переменчивое Солнце, придавая снегу мягкость, а каплям теплоту? Но точно — там бывает ветер, блуждающий по древним лабиринтам.
О, этот ветер постоянства перемен, на неуютной дороге из Бирмингема в Дублин — всегда ли он свеж, всегда ль ненасытен? Похож ли он на зверя, в сытости спокойного и теплого, а в голоде холодного и быстрого? Или только на его взгляд, немигающий, подобный линиям холодного огня, внимательный к неосторожному движению, там, на дороге, в пустоте?
А движение… это путник? Прохожий, бредущий или бегущий из ниоткуда в никуда, от звуков, от которых нужно убежать, к звукам, к которым необходимо стремиться. И зачем за ним наблюдает ветер-зверь, живущий в лабиринтах, что протянулись вдоль дороги из Бирмингема в Дублин?
То: постоянство перемен, а значит ветрами продуваемая вечность. Но и на этой дороге случается счастье: ведь другая дорога, из огня да в полымя, гораздо прямее, но намного короче.
А может, на этой дороге и, возможно, в этих самых лабиринтах прячутся от ветра и прохожих те, кого называют чужим и непонятным словом — "друиды"? Или не таким чужим, но тоже непонятным — "шаманы"? В лабиринтах, что сужают пространство к центру, а человека подводят к не им обозначенной, но желаемой или еще только подозреваемой точке? И те, которых зовут друиды, в ветреный день, в день ожидания смены времени года, высчитывают на своих золоченых колпаках движение переменчивого Солнца, при этом играя в подозрение бога, а те, которых называют шаманы, стучат, не быстро, но ритмично, в туго натянутые бубны с простым, не все, но многое объясняющем рисунком на оленьей коже, сумасшествием своим пытаясь оживить легенды?
Все может быть на этой дороге, а может и не быть. Но ясно одно: кто-то же должен там быть, в этой пустоте, кого-то ждать, а если и не ждать, то просто повстречаться. И те, кто там, любят это, привычно суровое для них, а для путников ожидаемо ужасное место. Они почти не замечают ветер, что в погоне за ними, разгоняясь вдоль по дороге из Бирмингема в Дублин, врывается в их каменными спиралями закрученные лабиринты.
А тот немногочисленный сейчас народ, что там живет или выживает, он склонен пригибаться, но не гнуться. Они не очень высоки, даже малы, но показательно суровы, им мало чего нужно, и если бы не серые глаза, то издали их можно было бы принять за рисоедов. И там, в одном из лабиринтов, живет одна из них, девушка по имени Эх Ты.
Как все они, она невысока, стройна, ее движения… и взгляд твой уже не мигает, ее походка… и твое дыхание в ритм ее шагам… а голос можно принять за игрушку, но серые глаза все же показательно суровы. Особенность этого взгляда не сразу заметна, но внимательное фото, что останавливает движение, выдаст его. И непонятно, от этой смеси разума и детства, что лучше — потерять ли голову, или сложить ее?
"Я очень скучаю по тебе" — возможно, когда-нибудь, а может быть, вскоре напишет она и пожалеет об этой неосторожной фразе. Или не напишет, потому что знает — ей никогда не выбраться из родных, привычных ее разуму и телу лабиринтов, что разбросаны по краям пустынной дороги, зачем-то проложенной из Бирмингема в Дублин, вдоль по которой слоняется ветер.
А умеет ли она стучать, в те самые, туго натянутые бубны? Ритмично, как надо, как хочется думать, как в тайне желая: медленно в начале, быстрее в середине, чувственней в конце? Та, что упорно портит прелесть походки каблуками? Та, что при свете дня кажется ребенком, и если захочет, то поет себе песни? Та, что спящей выглядит тепло, но строго и сурово? Та, чей сероглазый взгляд, пойманный на фото, кричит о тысячах внутренних чертей? Они живут в ее взгляде, в нем серые ветры, в них серые тучи, полные тех самых, пыльных и диких молний-чертей.
А эти черти, что живут в ее взгляде и иногда проникают ей в пальцы, а бывает — о, ужас, и в губы, те, что летом любят пыльные бури, а зимой снежные бураны, они не просты. Вернее — не простоваты. Они отучились в своих чертовых университетах, сдавали зачеты, семестры, и получили адски красные дипломы. Они, наверное, умны, а внешне высоколобы и, безусловно, образованны, и именно поэтому уже не способны на безумие. Они просто _________________________________________________________________________________________________________________________не могут его допустить, и живут, вполне спокойно, в ее взгляде. А она в лабиринте. В одном из многих, разбросанных по дороге из Бирмингема в Дублин, вдоль которой летает порывистый ветер, делая путников — усталыми, а Солнце — переменчивым.
— Привет, — скажет девушка по имени Эх Ты, увидев путника на пыльной дороге, и на зубах ее скрипнет мелкий песок, почти пыль.
— Привет, — ответит ей путник по имени Сказочник, почти что случайный прохожий, с любопытством прислушиваясь — к скрипу, и с интересом приглядываясь — к осторожной улыбке. А потом и к движениям, к походке, не замечая до времени спрятанных во взгляде чертей, и лучей, что еще блеснут в ее песнях, которые она споет для себя.
