Чудовищная правда (ЛП) - Найт К.А.

— Я не знаю, какая музыка тебе нравится.

— Вообще-то любая. Я могу оценить красоту рока, хип-хопа, джаза, оркестра. У каждой из них такие разные звуки, но то, как они сделаны? Великолепно. — Я улыбаюсь, придвигаясь ближе.

Катон ухмыляется.

— Я чувствую то же самое.

— Вообще-то я раньше играла на пианино, — предлагаю я, покачиваясь в такт музыке. Катон ставит другую пластинку, и звучит тихая романтическая песня.

— Играла? — спрашивает он, пока я кружусь в такт музыке, не в силах удержаться. Он улыбается, наблюдая за мной, затем встает и направляется ко мне. Берет меня за руку и притягивает ближе. Я вздыхаю, когда Катон начинает раскачиваться.

— Катон, — начинаю я, но он останавливает меня, поднимает и кружит, заставляя вырваться смех, когда Катон оттаскивает меня назад и снова кружит.

— Пианино? — спрашивает он.

— Мама учила меня, когда я была маленькой. Это единственное время, которое мы проводили вместе. У нее всегда было много дел. Она была хорошей женщиной, вдохновительницей, но мне всегда ее не хватало, поэтому пианино было нашим временем. Она объясняла мне смысл каждой клавиши, каждого произведения, и я полюбила порядок и возможность творить. Это успокаивало меня. Это было умиротворяюще и успокаивающе, — бормочу я, покачиваясь вместе с ним.

— Вы перестали играть вместе? — предположил он.

— Когда она умерла, — пробормотала я. — Мне стало грустно.

Нахмурившись, Катон притягивает меня ближе.

— Мне очень жаль, Талли.

Я киваю и качаюсь вместе с ним, а потом Катон вдруг снова кружит меня, заставляя ухмыльнуться, и плохое настроение тут же пропадает. Мы танцуем по комнате под эту и следующую песни, а затем он притягивает меня ближе и смотрит на меня сверкающими глазами и мягкой улыбкой.

Я смотрю на чудовище в теплом белом свете, музыка обволакивает нас, и не могу вспомнить, почему я боялась его.

— Катон, почему ты не ненавидишь меня, как все остальные из твоего народа? — спрашиваю я, желая знать.

Он замирает.

— Почему я должен тебя ненавидеть? Я понимаю ненависть к людям, которые... причинили нам боль, но ты? Ты ничего мне не сделала. Как я могу ненавидеть кого-то, кто так невинен? Такого красивого и сильного? Мы оба умнее, чем слепая ненависть. Может быть, Талия, ты заставляешь меня понять, что не все люди плохие.

— И что не все монстры ‒ одичавшие, убивающие звери, — ухмыляюсь я.

Катон наклоняется и прижимается губами к моему уху.

— Ох, я одичалый. Не заблуждайся, Талли. Я одичал ради тебя. Я всю ночь думал, как будет смотреться твоя белая кожа, когда я войду в тебя. — Он отстраняется и кружит меня, когда я спотыкаюсь от шока.

Что за чертовщина?

Катон смеется еще сильнее над моими покрасневшими щеками и застенчивым взглядом, снова притягивает меня ближе и поднимает, ухмыляясь, когда держит меня в воздухе.

— Ты такая милая, когда краснеешь, Талли. Твоя кожа похожа на мою. Интересно, смогу ли я заставить тебя покраснеть еще больше. Но не волнуйся, пока что ты в безопасности. — Он позволяет мне скользить по его телу и опускает меня как раз в тот момент, когда музыка заканчивается.

Мы оба задыхаемся и смотрим друг на друга. Постепенно его улыбка исчезает, а в глазах вспыхивает голод, когда он крепко прижимает меня к себе. Затем медленно отпускает словно в нем происходит борьба. Мне сразу же не хватает тепла прикосновений Катона. То, как он смотрел на меня, заставляло меня чувствовать себя красивой и желанной.

Я понимаю, что на мгновение мы не были врагами. Мы не были монстром и человеком. Это были просто мы.

ГЛАВА 11

КАТОН

Облизывая губы, отвожу взгляд от Талии. Она сияет каким-то внутренним светом, который не могу объяснить. Она изгибает губы в застенчивой улыбке, а очаровательные глаза Талии завораживают меня глубиной своих бурь. Она прекрасна.

Я никогда раньше никем не был очарован. Никогда раньше не чувствовал прикосновение жара. Я знаю все о наших физических потребностях, видел и слышал о периодах спаривания, которые переживают мои соплеменники, но никогда не понимал их отсутствия контроля и собственничества.

До нее.

С Талией это безумие обретает смысл.

Меня пугает, как быстро она обводит меня вокруг своего маленького человеческого пальчика.

— Подожди здесь, хорошо? Не стесняйся, можешь осмотреться или принять душ. Мои люди не смогут войти. Я закрою дверь для твоей безопасности. Мне нужно пообщаться со своим народом и отправить сообщение Акуджи.

Талия кивает, отрезвленная этим напоминанием, и обхватывает себя руками. Мне до боли хочется схватить ее и успокоить, снова окунуться в ее объятия. Когда проснулся, а она обнимала меня, я не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться. Просто часами лежал, наблюдая, как она спит. Мне нравилось, как Талия морщит носик, как двигаются ее глаза под закрытыми веками, как мягкое дыхание обдувает мою кожу и оставляет меня возбужденным к моменту ее пробуждения.

Сон был необходим моему телу. Никогда раньше мне не хотелось заползти обратно в свое гнездо. Раньше я ненавидел слабость, вызванную необходимостью отдыха, но теперь отсчитывал часы до того момента, когда смогу заснуть с Талией и крепко ее обнять. Я хочу прижать ее к себе, где она идеально впишется и будет принадлежать мне вечно.

Отвернувшись, чтобы не сказать какую-нибудь глупость, например, умолять ее любить меня, спешу к двери, но когда оглядываюсь, чтобы закрыть ее, Талия стоит в комнате и выглядит такой одинокой и потерянной, что становится больно.

— Все будет хорошо, Таллия. Здесь ты в безопасности. Я никому не позволю причинить тебе вред. — С этими словами закрываю дверь, пока не ворвался обратно и не стер с ее лица обеспокоенный взгляд.

Спустившись к своим людям, решаю все возникшие проблемы — от пожара в продовольственном амбаре до проблем на периметре и ссор в наших рядах. Это долгий процесс, в котором раньше находил радость и цель, но все, о чем я могу думать, — это побыстрее вернуться к Талии. Я хочу снова увидеть ее улыбку, вдохнуть ее запах, почувствовать ее прикосновение на себе и раскрыть ее блестящий ум.

Я почти задыхаюсь от желания вернуться к ней.

Это нелогично, и я ненавижу подобное стремление, но образ Талии, несущейся ко мне с решимостью в глазах, когда она оставила свой шанс на побег, навсегда запечатлелся в памяти. Как и ее глаза, в которых плескался смех и радость, когда притянул девушку к себе, а от теплого света моего гнезда она сияла, как ангел.

Эта женщина полностью и безраздельно завладела всеми моими мыслями. Там, где раньше были логика и разум, теперь остались желание и собственничество.

Они отвлекают, и мне не раз приходилось просить людей повторить свои вопросы. Мой комэск, заместитель, с тревогой наблюдает за мной, и спустя несколько часов он, наконец, отводит меня в сторону, когда я вытираю лицо.

— Ладно, выкладывай. Что случилось, брат?

— Что? Ничего, — виновато пробормотал я.

— Не-а, я тебя знаю. Тебя невозможно отвлечь, в попытках спасти всю нашу расу или в научных проблемах. Тут что-то другое, так что рассказывай, — настаивает друг, рыча. Он хочет защитить меня, помочь. В отличие от большинства людей здесь, он не одержим знанием и миром. Он, как Акуджи и прежний я, — воин. Он ушел со мной, потому что он мой лучший друг.

Мы дружим с детства с тех пор, как наши родители погибли на войне. О нас многие заботились, но это было не то, и мы держались вместе, как два осиротевших мальчика. Когда я решил уйти из племени и прийти сюда, он без протеста последовал за мной, сказав, что пойдет за мной, куда бы я ни пошел. Для него не имело значения, где он поселится, лишь бы быть со мной.

С его братом.

С его семьей.

Меня гложет чувство вины за то, что солгал ему, но знаю, что друг думает о людях. Он ненавидит их со свирепостью, которая пугает меня, особенно зная, как близка Талия. Когда-то мне было все равно, я понимал его гнев на людей, хотя сам ничего к ним не чувствовал. Он позволил своей злости на потерю семьи и друзей разжечь свою ненависть, в то время как я благодаря ей изменился. Логически осмыслив ситуацию, я понял, что слепая ненависть — это неразумно. Меня всегда мучал вопрос, почему.