Карина Демина - Искры гаснущих жил
Спрятать. Защитить. И переждать.
Придумать повод просто… она ведь хотела увидеть море. И в Долине ей должно понравится, там климат мягче… и быть может, у Брокка выйдет показать ей драконов.
— Весна, Мастер, — Полковник стер со щеки капли живого железа, — думаю, к весне все успокоится… так или иначе. Если, конечно…
Замолчал.
— Договаривайте уже.
— Если новый король не хочет войны.
Кэри была в гостиной. Сидела у окна, склонившись над вышивкой. Серебряная игла тянула алую нить, оставляя на ткани ровные аккуратные стежки.
Хрупкая его девочка.
Думает о чем-то своем, и заглянуть бы в ее мысли хоть краем… а лучше не стоит, ведь если думает о недавнем госте, если вспоминания о нем заставляют улыбаться, то будет больно.
Уже больно, хотя ведь Брокк держался от нее в стороне, а не вышло.
Задела.
Иголка вдруг выскользнула и ужалила в палец, и Кэри выругалась.
— Леди не используют такие слова, — с упреком произнес Брокк. — Разве что повод весомый.
Она сунула палец в рот и посмотрела исподлобья.
— Простишь?
Весеннее яркое платье, которое ей несказанно идет. А руки по-зимнему холодны, и Брокк прижимает ее ладонь к своей щеке.
— Вот, — он протянул мраморную розу. У него прежде получалось работать с камнем и, выходит, руки еще помнят, обе, даже та, в которой не осталось памяти.
— Это… мне? — Кэри коснулась тонкого стебля осторожно, словно опасаясь сломать.
— Тебе.
Зимний цветок, снежный, но не растает по весне.
— Пожалуйста…
— Спасибо… она как живая.
— Я старался.
— И спасибо, — встав, она коснулась щеки губами, сухими и мягкими, и отпрянула, прежде чем Брокк успел хоть что-то сделать. — Я… мне хотелось тебя разбудить… я больше не буду.
Это было не то обещание, которое Брокк хотел бы услышать.
— И… вот, — она достала что-то из корзинки. — Я знаю, что у людей другие обычаи… и что принято делать после смерти, мне это кажется жутким совершенно… но я подумала, что ты будешь рад… и уговорила ее.
Кэри сжала розу в ладонях, защищая не то от Брокка, не то от холода.
Дагерротипы.
Три карточки. И Дитар выглядит почти молодой, почти красивой, почти такой, какой Брокк запомнил ее.
— Я знаю, что тебе будет не хватать ее, — Кэри поднесла розу к губам. Цветок отражался в желтых глазах ее. И Брокку почудилось, что он слышит веселый смех Дитар.
Она бы назвала его глупцом.
И трусом.
Наверное, была бы права.
Глава 35
Час к часу.
День ко дню.
В каменном мешке время идет иначе. И Таннис, лежа на узкой кровати — ей принесли целых два матраца и стопку одеял — смотрит за пламенем. Лампа масляная, начищенная до блеска, с узким стеклянным колпаком, самую малость опаленным. И огонек танцует на фитиле, то истончаясь до рыжей тонкой нити, точно порываясь сбежать, то вдруг опадая, распускаясь цветком.
…в том палисаднике расцвели тигровые лилии. Крупные, с восковыми тяжелыми лепестками. Их покрывали бурые точки, словно веснушки.
— Не трогай, — буркнул Войтех, дергая Таннис за руку, — потом от пыльцы не отмоешься.
Она же ослушалась, слишком уж хороши были цветы. А пыльца и вправду липкой оказалась, въелась в пальцы, на три дня окрасив их вы рыжий, лилейный колер, и Велька посмеивался, что, дескать, теперь у Таннис пальцы точь-в-точь, как у старика Шутгара…
…где сидел Велька? В этой вот камере, которую Таннис за прошедшие дни успела изучить.
Или там, за решеткой, где и места больше, но все на виду.
Плакал ли он?
Таннис порой хотелось. Слезы подкатывали к горлу, застревая тяжелым комом, который мешал дышать, и она, переворачиваясь на живот, впиваясь пальцами в соломенную подушку, заставляла себя делать вдох. А потом и выдох.
Нет, Велька не плакал, небось, подшучивал, что, кому суждено на веревке мотаться, тот не утонет, а вот Войтех, наверняка, молчал… или нет, мерил шагами камеру, скалился на полицейских… и сотрудничать не стал бы?
А Таннис вот…
…Кейрен появлялся каждый день, более того, по его появлениям Таннис и считала дни. Он приходил, приносил с собой складной стульчик, который ставил вплотную к столу, а из сумки вынимал стопку бумаги и чернильницу. Массивная туша самописца — его Кейрен принес, да так и оставил в камере, распрямляла суставчатые лапы, точно отряхивалась и суетливо перебирала листы. Само это создание, не живое, но и не мертвое, внушало Таннис неясное отвращение. И после ухода Кейрена, когда самописец замирал, Таннис следила за ним. Все казалось — оживет, перевалится, упрется острыми металлическими коготками в камень и поползет к ней…
И ночью она спала вполглаза, прислушиваясь к тому, что происходит рядом. Наверное, если бы она рассказала об этом своем нелепом страхе, Кейрен забрал бы самописца, но… Таннис молчала.
Справится.
Остальные ведь справлялись, и она не хуже…
Она слышала, как проворачивается ключ в замке, успевала сесть и кое-как пригладить складки платья, поправить чепец, изобразить улыбку.
— Доброе утро, — говорил Кейрен, отводя взгляд. — Я тебе завтрак принес.
— Спасибо, я уже завтракала.
А он все равно ставил на стол плетеную корзинку, прикрытую льняной салфеткой. И с вышивкой ведь…
— Может, тебе потом захочется.
— Может, и захочется.
Накрахмаленная до ломкости скатерть. Темные тарелки… Свежайшие булочки, и желтое сливочное масло, и сливки в высоком глиняном кувшинчике. Крохотная баночка с джемом…
…шоколад, и не тот, что продавался в Нижнем городе. Шкатулка из лозы и шелковая подложка, четыре гнезда и четыре конфеты, каждая завернута в золоченую хрустящую бумагу и перевязана ленточкой…
— Прекрати, — попросила Таннис в первый раз. А Кейрен вздохнул:
— Прости, но так надо. Я ведь тебе объяснял.
Объяснял.
Словами. И на деле запер в каменном колодце, откуда один выход — на помост, а уж там Таннис ждет не дождется конопляная вдова, и все слова, все подарки — не для Таннис, но для собственной его совести. Хотела сказать, но промолчала.
И к завтраку не прикоснулась.
А он, придя на следующий день, огорчился.
— Таннис, — Кейрен стал чужим. Белый костюм. Запонки с черными камнями, дорогие, папаша Шутгар рад был бы подобному товару… и булавку для галстука оценил бы… и часы новенькие, с гравировкой на крышке… — Послушай меня, пожалуйста.
Слушает. В камере все равно больше нечем заняться.
И сбежать от него не выйдет.
Здесь кое-как получается развернуться, но он все равно всегда рядом. Касается ладоней, словно невзначай, и хмурится, когда Таннис руку отдергивает, прячет за спину.
