Лорен Оливер - Хана. Аннабель. Рэйвен. Алекс (сборник)
А хлопья падали на землю — не холодные на ощупь, но по-своему жгучие. Ветер нес запах дыма.
Отец с матерью часто усаживали нас смотреть новости. Показывали всегда одно и то же. Маленькие городки быстро эвакуированы, мегаполисы окружены стенами. Благодарные граждане машут из окон сверкающих автобусов, когда их увозят навстречу новому будущему, полному безукоризненного счастья. К существованию без боли.
— Видите? — объясняла мать, по очереди улыбаясь мне и моей сестре Кэрол. — Мы живем в величайшей стране в мире. Как повезло!
Но пепел продолжал кружиться, а запах смерти заползал в щель под дверью, впитывался в ковры и занавески.
Возможно ли говорить правду в обществе обмана?
А если ты врешь лжецу, грех нейтрализуется или наоборот?
Такие вопросы задаю я себе сейчас, в бесцветные часы, когда день и ночь стали неразличимы. Нет. Неправда. Днем ходят стражники, разносят еду и забирают ведро. А по ночам стонут и кричат заключенные. Счастливцы. Они верят, что голосом можно чего-нибудь добиться. Остальные уже многое поняли и научились молчать.
Интересно, что теперь делает Лина? Мне всегда хочется это знать. И как Рэйчел? Обе они — мои девочки, красивые и большеглазые. Но о Рэйчел я меньше беспокоюсь. Рэйчел покрепче Лины. Она дерзкая, упрямая, неистовая, менее чувствительная. Даже в детстве она пугала меня. Рэйчел переняла характер от отца.
Но Лина… маленькая прелестная Лина с растрепанными волосами и румяными щечками. Она уносила пауков с тротуара, чтобы их не раздавили. Тихая, задумчивая Лина, с милой шепелявостью, разбивающей сердце. А ее передние зубы до сих пор частично заходят один за другой? Смущается ли она, когда выговаривает «сушка» и «карандаш»? Стали ли ее легонькие тонкие волосы прямыми и длинными или начали завиваться?
Верит ли она в ложь, которую ей твердят?
Я ведь сделалась вруньей. Я лгу, когда улыбаюсь и возвращаю пустой поднос. И когда прошу принести Руководство «Ббс», притворяясь, что раскаялась.
Я лгу самим своим пребыванием здесь, в темноте, на моей койке.
Скоро все будет окончено. Я сбегу.
Тогда
Когда я впервые увидела отца Рэйчел и Лины, я поняла, что я влюблюсь в него и выйду за него замуж. И я знала, что он никогда не полюбит меня в ответ, но мне это будет безразлично.
Представьте меня: семнадцатилетняя, тощая, испуганная. В безразмерной джинсовой куртке, купленной в магазине подержанных вещей. Обмотанная шарфом ручной вязки, который не защищает от декабрьского ветра, завывающего над Чарльз-ривер. Вихри сдувают снег с тротуаров. Люди выглядят точь-в-точь как призраки. Они бредут в сумраке, наклонившись навстречу его ярости.
Тем вечером Миша пригласил меня на встречу с чьей-то двоюродной сестрой. Ее звали Роулз, и она держала Мозговую лавку на Девятой улице.
Так мы называли заведения с сомнительной репутацией, расплодившиеся после того, как исцеление сделалось законом. Некоторые из них являлись наполовину легальными. У них были приемные, как у настоящих врачей, и столы, на которых укладывали пациентов. В других местах обходились мужиком с ножом, готовым взять твои денежки и наградить тебя шрамом. Конечно, оставалось лишь надеяться, что рубец получится вполне реалистичный.
Лавочка Роулз относилась ко второму типу. Подвальная комнатка с низким потолком, выкрашенная в черное, с продавленным кожаным диваном, телевизором, деревянным стулом с жесткой спинкой и обогревателем. В воздухе витал запах крови. Еще тут имелось нескольких ведер, а угол, где, собственно, и происходила работа, был задернут занавеской.
Я помню, что меня едва не вырвало, настолько я нервничала. Передо мной в очереди была пара парней. На диване все места заняли, и я стояла часа полтора. Мне почудилось, что стены смыкаются. Я ужасно боялась, что они рухнут, похоронив нас под собой.
Я убежала из дома почти месяц назад, еле сводила концы с концами и копила деньги на подделку.
Но тогда было легче путешествовать. Десятилетие после исцеления оказалось превосходным временем. Регуляция не отличалась строгостью. Однако раньше я никогда не покидала окрестности. В общем, весь путь на автобусе до Бостона я провела, уткнувшись носом в стекло. Я наблюдала за унылым мельтешением чахлых деревьев, промозглых пространств и сторожевых башен. Разумеется, не обошлось без уборной: меня сильно тошнило, и я старалась не дышать, так там воняло мочой.
Последний коммерческий полет. Я видела его по телевизору, в лавочке Роулз, пока ждала своей очереди. Телевизионщики показали ревущий самолет и момент взлета — невозможный, прекрасный и одновременно естественный. Я почти плакала. Но я никогда не летала, так что и этому конец. Взлетно-посадочные полосы разбирали: аэропорты находились под запретом. Слишком мало топлива, и крайне велик риск заражения.
Я помню, как сердце норовило выскочить из груди, и я не могла отвести взгляда от экрана. А самолет уменьшался в размерах и наконец превратился в маленькую черную птицу на фоне облаков.
А потом в лавку заявились они: солдаты, молодые новобранцы, прямиком из учебного лагеря. Новенькие мундиры, ботинки, блестящие, будто намасленные. Они бросились к заднему выходу и кричали. Занавеску сорвали. Я заметила хлипкий складной стол, накрытый простыней, и распростертую на нем девушку с окровавленной шеей. Наверное, Роулз застали на середине процедуры.
Я хотела помочь ей, но у меня не было ни секунды.
Задняя дверь оказалась распахнула. Я выскочила на улицу и очутилась в заледенелом, скользком переулке, заваленном мусором. Я упала, ободрала руку об лед, кинулась дальше. Я знала, что если меня поймают, то отволокут обратно к родителям, швырнут в лабораторию, возможно, причислят к нулевой категории.
Как раз в том году в стране создали систему категорий. Ввели составление пар. Советы регуляторов возникали повсюду. Дети болтали, что станут эвалуаторами, когда вырастут.
И никто не захочет выбрать девушку с приводом в полицию.
А на углу Линден и Адамс я увидела его. Точнее, я налетела на него, а он отступил, вскинул руки и закричал: «Стой!» Я попыталась увернуться, поскользнулась и рухнула прямо ему в руки. Я заметила снежинки у него на ресницах, почувствовала запах мокрой шерсти от его куртки и резковатый аромат лосьона после бритья. Я даже разглядела пропущенную при бритье щетину на подбородке. Шрам на его шее, оставшийся после процедуры, темнел крохотной звездочкой с лучиками.
Я никогда прежде не находилась настолько близко от парня.
Солдаты позади орали: «Держи ее!», «Не отпускай!» Никогда не забуду, как он посмотрел на меня — с любопытством, словно я являлась каким-то диковинным зверем в зоопарке.
