Карина Демина - Искры гаснущих жил
— Отродье, — теперь она не называла Кэри иначе, и голос срывался то на клокочущее рычание, то на шипение. Порой Кэри начинало казаться, что в горле леди сидит змея и если подойти слишком близко, эта змея ужалит.
Хотя… она и так жалила словами.
Наверное, всего было чересчур много, и Кэри не выдержала. Она сама себе казалась струной, натянутой до предела. Тронь такую, и разорвется, ударит по пальцам, рассечет до крови.
Смешно.
Она и Сверру-то никогда ответить не умела.
И теперь что ей остается? Терпеть. Пить горький чай. Улыбаться.
Делать вид, что все хорошо.
Замечательно.
— Отродье, — скрипучий голос леди Эдганг нарушает тишину гостиной. — Два отродья в одном доме…
— Простите? — леди Торхилд растерянно улыбнулась. Ей тоже приходилось нелегко. Она не рада гостям, но пытается быть хорошей хозяйкой.
— Она — отродье, — леди Эдганг ткнула в Кэри пальцем и добавила. — Ты тоже.
Кэри вздрогнула, и чашка в ее руке опасно накренилась.
— Безрукая… — с глубочайшим удовлетворением заметила старуха.
— Ничего страшного, — леди Торхилд подала салфетку. — Пятнышко совсем крохотное. Его выведут к завтрашнему дню.
Пятнышко… крохотное… темное пятнышко на нарядном платье… таком красивом, что на мгновенье Кэри показалось, будто и сама она хороша собой. Это ложь, выродки не бывают красивы, а теперь и платье испорчено. И на глаза навернулись слезы, которые не могли остаться незамеченными. Леди Эдганг всегда остро чуяла настроение Кэри. Сейчас она усмехнулась и бросила:
— Пустая кровь… гнилая… иди к себе.
С ее стороны такой приказ — почти милосердие: плакать лучше за закрытыми дверями. Кэри было невыносимо от мысли, что все получилось так нелепо. И вправду ничтожество, позор древнего и сильного рода… недоразумение, которому нигде не рады.
Роскошные покои были пусты. И Кэри почти удалось прийти в себя.
Она уселась у окна, которое выходило на тисовую аллею.
Вновь начался дождь, и Кэри наблюдала за тем, как капли скользят по стеклу, вырисовывая зыбкие осенние узоры. К ней возвращалось утраченное спокойствие, и пятно на платье уже не казалось такой уж бедой. И хорошо бы, если бы тишина, нарушаемая шелестом дождя, продлилась долго.
Но Кэри не повезло.
— Ничтожество, — сказала леди Эдганг с порога. — Безрукое ничтожество, которое по недоразумению выжило, и теперь позорит меня.
Она вернулась злой, странно взъерошенной, и змея в ее горле ожила. До самого вечера леди Эдганг бродила по комнатам, трогая чужие вещи, брезгливо кривясь и вытирая руки о подол платья. Она шипела и стенала, а оказываясь рядом с Кэри, щипала ее.
Когда же наступили сумерки, леди Эдганг прогнала горничную и сама взялась за гребень. Она вырвала шпильки из волос вместе с волосами же. И раздраженно швыряла в шкатулку. Ее руки, касаясь лица Кэри, вздрагивали. Еще немного, и леди Эдганг не выдержит, вцепиться когтями в щеки, рванет, оставляя шрамы, уродуя.
Нельзя о таком думать.
Кэри зажмурилась.
— Мой мальчик погиб, а ты… — сухие руки разодрали покрывало волос. И острые зубья гребня вцепились в него, дернули. — Безрукое. Бесполезное существо. Почему ты жива?
Кэри знала: отвечать нельзя.
Леди Эдганг всегда ее недолюбливала, и повзрослев, Кэри поняла причины этой нелюбви. Да, Атрум из рода Лунного железа был ее отцом, но леди Эдганг, его супруга, не была матерью Кэри. Когда-то давно эта нелюбовь была прохладной, отстраненной и огромный старый дом позволял не ощущать ее. В детстве Кэри побаивалась этой женщины с сухим, до срока постаревшим, но сохранившим следы былой красоты, лицом. При встречах с Кэри, случайных и редких, на лице этом появлялось выражение величайшей гадливости, словно бы леди Эдганг видела нечто в высшей степени отвратительное.
И Кэри не понимала, что же с ней не так.
Возвращаясь к себе, она становилась перед зеркалом и долго разглядывала отражение, выискивая то, что столь огорчало леди Эдганг.
Не понимала.
А Сверр объяснил.
— Просто ты ублюдок, — сказал он однажды, кажется, тогда он еще не умел играть в прятки, а Кэри не научилась бояться его. И они вдвоем сидели на подоконнике. Сверр стащил кусок булки и крошил ее на подол платья Кэри, а потом они вместе бросали крошки голубям. Птицы слетались и суетились, хлопали крыльями, теснили друг друга.
— Твоя мать была шлюхой, — Сверр бросал крошки по одной, стараясь отбросить подальше, и веселился, глядя, как суетятся голуби.
— Кто такие шлюхи? — спросила Кэри.
Ей хотелось стряхнуть все крошки разом, чтобы птицы наелись и не дрались друг с другом, но она знала, что Сверр не одобрит. И нечестно портить ему веселье.
— Это женщины, которые ложатся в постель с мужчиной за деньги.
Кэри все равно ничего не поняла, но почувствовала, что женщины эти поступают очень плохо.
— Мама говорит, что ты шлюхино отродье, — добавил Сверр.
Прозвучало донельзя обидно, и Кэри насупилась, готова разреветься. А Сверр погладил ее по голове и, утешая, произнес:
— Но я все равно тебя люблю. Ты же моя сестра.
Он обнял ее, а она прижалась к нему, теплому и тогда еще надежному, единственному, кто снисходил до разговора с ней. И крошки просыпались на землю к вящей голубиной радости.
А спустя два года Сверр ушел в Каменный лог, и там случилось что-то такое, что изменило его…
— Почему ты выжила? — шелестел голос леди Эдганг, и ледяные пальцы ее сдавили шею… — Мой мальчик погиб, а ты выжила?
Нельзя ей отвечать.
И в глаза смотреть не стоит. Однажды Кэри забылась, и леди Эдганг напомнила ей о том, кто она есть пощечиной. Разбитые губы потом долго болели.
— И теперь ты выйдешь замуж за его убийцу, — вцепившись в белые пряди, леди Эдганг дернула. Кэри стиснула зубы, сдерживая стон. А пальцы вдруг разжались и леди Эдганг отпрянула.
Она покосилась на дверь, подошла к ней на цыпочках и, нажав на ручку, приоткрыла.
Кого она ожидала увидеть за дверью?
— Ты, — леди Эдганг подскочила к Кэри и, схватив за волосы, вновь дернула. — Пойдешь к нему. И соблазнишь его.
Глаза ее пылали.
— Я не умею.
Ослушаться? Пожаловаться? Но кому?
— Умеешь, — глаза леди Эдганг были совершенно безумны. — Твоя мать была шлюхой. И ты шлюха. У тебя это в крови. Ты соблазнишь его…
…она шипела, выкручивая руку. И Кэри вновь пыталась не закричать от боли.
— …а потом убьешь. Он убил нашего мальчика, а ты… — она вдруг захихикала. — Это будет справедливо. Кровь за кровь. Смерть за смерть.
— Я не…
Пощечина была хлесткой и горячей.
