Карин Эссекс - Влюбленный Дракула
Он распахнул двойные двери и пропустил меня вперед. Мы оказались в комнате, где горело множество свечей. Потребовалось несколько мгновений, чтобы глаза мои привыкли к мерцающему свету. Разглядев наконец представшую передо мной картину, я буквально оцепенела. Три роскошных платья, брошенных в кресло, два белых и одно ярко-алое, образовывали подобие креста. На исполинских размеров кровати, покрытой пунцовым бархатным покрывалом, возлежал Джонатан. Белокурая женщина в красном корсете — я знала, что это Урсулина, — оседлала его чресла и неслась в бешеной скачке. Ее чувственные пухлые губы извивались от наслаждения, обнажая ряд жемчужных зубов. Две темноволосые женщины, лежавшие по обеим сторонам от Джонатана, ласкали и целовали то его, то друг друга. Веки Джонатана были плотно опущены, рот приоткрыт, на лице застыло выражение неземного блаженства. Темноволосые ведьмы принялись сосать пальцы на его руках, а Урсулина закинула голову, открыв длинную белоснежную шею.
Охваченная ужасом и отвращением, я хотела бежать прочь, но ноги мои словно приросли к полу. Граф с нескрываемым интересом наблюдал за мной сквозь прорези маски. Сладострастники, развлекавшиеся на постели, не обратили на нас ни малейшего внимания. Это всего лишь видение, не имеющее ничего общего с реальностью. Но при виде белокурой бестии, ублажающей моего мужа, бешеная ярость овладела мной. Я позабыла обо всем, кроме одного — передо мной соперница, покусившаяся на мужчину, который принадлежит мне по праву. Я должна во что бы то ни стало наказать ее, раз и навсегда отбить у нее охоту совращать чужих мужей.
Я неотрывно смотрела на ее беззащитное горло, пытаясь сосредоточить свою ненависть. Наконец я ощутила, что способна на расстоянии нарушить целостность ее кожи. Не двигаясь с места, я пальцем начертила в воздухе полумесяц, и у основания ее шеи возник глубокий разрез. Она повернула голову, и взгляды наши встретились. В темных глазах моей соперницы вспыхнуло сначала изумление, потом неистовая злоба. Мгновенно преодолев разделяющее нас расстояние, я присосалась к ране с такой силой, что Урсулина слетела с Джонатана и вцепилась руками в пунцовое покрывало. Я с упоением сосала ее кровь, наслаждаясь непривычным терпким вкусом. Более всего кровь ее напоминала сок недозрелого плода, который вяжет рот и в то же время разжигает аппетит. Напрасно сестры Урсулины пытались оттащить меня прочь, я с довольным урчанием продолжала свое дело. Граф крикнул что-то на незнакомом мне языке, и темноволосые фурии оставили меня в покое. Я сосала и сосала, и сознание того, что я одержала над соперницей победу и теперь могу лишить ее жизни, наполняло меня восторгом.
Но вскоре я ощутила, что Урсулина не только не теряет силы, но, напротив, обретает их. С неожиданной легкостью она стряхнула меня, и шея, истекающая нечеловечески яркими ручейками крови, оказалась недосягаемой для моих губ. Я почувствовала, как моя соперница пытается мысленным усилием исцелить рану, и воспротивилась этому. Два противоположных энергетических потока, испускаемых мной и Урусулиной, вступили в борьбу, и рана то закрывалась, то вновь начинала кровоточить. Пальцы наши переплелись, мы отталкивали друг друга и не могли разъединиться, скованные взаимной ненавистью. Мысленным взором я увидела, как Урсулина, покатившись по кровати, ударяется головой о кованую железом спинку и падает на руки сестре. Вдохновленная этим видением, я со всех сил толкнула ее. Граф подскочил ко мне и прежде, чем я успела нанести второй удар, схватил меня в охапку и потащил прочь. Урсулина, распростертая на пунцовом покрывале, зашипела, точно змея. Джонатан и две голые потаскухи, прижавшись друг к другу, являли собой довольно забавное зрелище. Губы Джонатана дрожали от ужаса, глаза буквально лезли на лоб.
«Скажи ему то, что хотела сказать, — беззвучно потребовал граф. — Скажи, или это сделаю я».
— Ты скоро станешь отцом, Джонатан, — проронила я. — У тебя будет сын.
С этими словами я выскользнула из рук графа и метнулась к дверям.
Проходя через бальный зал, я взглянула на собственное отражение в одном из огромных зеркал, и мне показалось, что я стала выше ростом. Моя осанка, и до того превосходная, теперь дышала силой и уверенностью в себе и делала меня величавой, как античное изваяние. Я чувствовала, как толпа поспешно расступается передо мной, аура восхищения и благоговейного трепета окружала меня со всех сторон. Провожаемые изумленными взглядами, мы с графом вышли из особняка. Охваченная сознанием своего могущества, я позабыла обо всех тревогах и заботах, томивших меня совсем недавно.
«Вот кто ты на самом деле, Мина, — безмолвно произнес граф. — Теперь это очевидно всем».
Граф понял, что я слишком возбуждена, чтобы возвращаться домой в карете, и отослал кучера прочь. Мы двинулись пешком по лондонским улицам, где тусклый свет газовых фонарей разгонял ночной сумрак и неизбежный туман. Вскоре, однако, мое воодушевление пошло на убыль, и на душе у меня вновь стало неспокойно. Напившись крови ведьмы, не повредила ли я ребенку, спрашивала я себя. Граф, по обыкновению, прочел мои мысли.
— Не думаю, что ты повредила ему или потревожила его, — заявил он, коснувшись моего живота. — Несмотря на то, что нынешним вечером ты показала, на что способна, ребенок вибрирует с прежней частотой. С частотой своего отца.
— Джонатан слишком слаб, чтобы быть отцом, — бросила я.
«Да, это так, — молча подхватил граф. — Он слишком слаб, чтобы быть отцом твоего ребенка».
— Он ослабел духом и телом, потому что ты отдал его на потеху этим тварям, — процедила я.
— Ты мало чем отличаешься от этих тварей, — заметил граф.
Он уже снял маску, и я заметила, что на губах его играет ироническая улыбка.
Мы миновали Шеперд-маркет, где в окнах закрытых магазинов тускло горели лампы. Ночь стояла прохладная, но я не чувствовала холода. Рука графа лежала на моем плече. Мы прошли по Хафмун-стрит, свернули на Пиккадилли, пересекли ее и углубились в парк.
— Эти женщины — кто они такие? — спросила я. — Они родились смертными?
Слова графа задели меня за живое. Неужели между мной и распутницами, соблазнившими Джонатана, и в самом деле есть сходство? Неужели, когда мои способности достигнут полного развития, я тоже начну совращать невинных?
— Нет, смертными они никогда не были, — покачал головой граф. — Но ведь и ты родилась бессмертной. Подобных женщин нередко называют дочерями Лилит. Некоторые зовут их также ламиями или попросту ведьмами. Они не нуждаются в обществе мужчин до тех пор, пока у них не возникает желания соблазнить какого-нибудь представителя так называемой сильной половины. Сладострастие — их главное свойство, и, услаждая свою похоть, они не стесняются в средствах. Они способны принимать любые обличья — птиц, зверей, рыб иди же женщин со змеиными хвостами.
