Дж. Уорд - Священный любовник
— Кормия? — спросил он, протягивая дрожащую руку.
Скинув капюшон, она подошла к нему.
— Я здесь. — Он напрягся, услышав ее голос, но когда она коснулась рукой его пальцев, он успокоился.
Милостивый Боже, он весь горел.
— Что случилось? — спросила она, садясь рядом.
— Я д-д-д-думаю э-это д-детоксикация.
— Детоксикация?
— Н-н-никаких… нар-наркотиков… н-н-никаких б-больше… н-нар-наркотиков…
Кормия едва могла разобрать, что он говорил, но инстинктивно поняла: последнее, что следует сделать — это предложить принести ему самокрутку, которую он всегда курил.
— Чем я могу помочь тебе? — Фьюри начал облизывать свои пересохшие губы, и она спросила:
— Хочешь воды?
— Я принесу, — сказала Лейла, направляясь в ванную.
— Спасибо, сестра. — Кормия посмотрела через плечо. — Принеси заодно несколько полотенец.
— Хорошо.
Когда Лейла исчезла за занавесью в противоположной стороне комнаты, Фьюри закрыл глаза, а его голова заметалась на подушке. Внезапно его речь стала связной:
— Сад… сад, заросший сорняками… О, Боже, плющ… он повсюду… им покрыты статуи.
Когда вернулась Лейла с кувшином, чашей и полотенцами, Кормия обратилась к ней:
— Спасибо. А теперь оставь нас, пожалуйста, сестра моя.
У нее возникло ощущение, что его состояние только ухудшится, и он не захотел бы, чтобы кто-либо наблюдал за его галлюцинациями.
Лейла поклонилась.
— Что мне сказать Избранным, когда я появлюсь на трапезе?
— Передай, что он отдыхает после вашего соединения и ему требуется время для себя. Я позабочусь о нем.
— Когда мне вернуться?
— Скоро начнется сонный цикл?
— После молитв Thideh.
— Верно. Возвращайся после того, как все улягутся. Если лихорадка продолжится… мне нужно будет отправиться на ту сторону и позвать доктора Джейн, и тебе придется остаться с ним.
— Позвать кого?
— Целительницу. Иди. Сейчас. Восхвали пред другими достоинства его тела и твоего статуса. Во всеуслышание. — Кормия погладила волосы Фьюри. — Чем громче, тем лучше для него.
— Как пожелаешь. Я вернусь.
Кормия дождалась, когда уйдет сестра, потом попыталась напоить его. Он был совсем не в себе, не в силах глотать, сосредоточившись на том, что она подносила к его губам. Сдавшись, Кормия намочила полотенце и прижала его к лицу Фьюри.
Его глаза распахнулись, лихорадочный взгляд обратился к ней и настойчиво следил все время, пока она промокала его лоб.
— Сад… полный бурьяна, — сбивчиво бормотал он. — Полный бурьяна.
— Шшш… — Она опустила полотенце в чашу, охлаждая его. — Все хорошо.
Отчаянно вздыхая, он простонал:
— Нет, он покрыт им, повсюду. Статуи… их нет… меня нет.
Ужас в желтых глазах заставил похолодеть ее кровь. У него были галлюцинации: очевидно, он ничего не соображал, но что бы он там не видел, это было для него реальным… он все больше волновался, его тело извивалось на белых простынях.
— Плющ… о, Боже, он приближается ко мне… по всей моей коже…
— Шшш… — Возможно, в одиночку она не справится. Может… Но, если проблема в его голове, тогда… — Фьюри, послушай меня. Если плющ разрастается на чем-то, то нужно это расчистить.
Конвульсии немного ослабли, его взгляд стал чуть более сосредоточенным.
— Мы… можем?
Она подумала о садовниках на той стороне.
— Да. Мы избавимся от него.
— Нет… не выйдет. Он победит… он…
Она наклонилась вниз, нависла над его лицом.
— Кто сказал?! — Казалось, ее властный тон привлек его внимание. — А сейчас скажи мне, откуда мы начнем вырезать его?
Когда он замотал головой, она ухватила его рукой за подбородок.
— С чего мы начнем?
Он моргнул при ее команде.
— Э… хуже всего на статуях четырех этапов взросления…
— Хорошо. Значит, начнем с них. — Она попыталась представить четыре этапа… младенчество, юность, зрелость, старость. — Мы начнем с ребенка. Какие инструменты будем использовать?
Праймэйл закрыл глаза.
— Ножницы. Возьмем садовые ножницы.
— И что мы с ними сделаем?
— Плющ… плющ обвивает статуи. Больше… не видно лиц. Он… душит статуи. Они — в неволе… они не могут видеть… — Праймэйл начал плакать. — О, Боже. Я не могу больше видеть. Я никогда не мог видеть… сквозь сорняки в этом саду.
— Останься со мной. Послушай меня… мы все изменим. Вместе мы исправим это. — Кормия взяла его руку и прижалась к ней губами. — У нас есть ножницы. Вместе мы разрежем плющ. И мы начнем со статуи ребенка. — Она почувствовала прилив сил, а он сделал глубокий вдох, словно готовясь к серьезной работе. — Я сниму плющ с детского лица, а ты разрежешь ветви. Ты меня видишь?
— Да…
— Ты можешь видеть себя?
— Да.
— Хорошо. Теперь я хочу, чтобы ты отрезал эту часть плюща. Сделай это. Сейчас же.
— Да… Я отрежу… да.
— Складывай отрезанное на землю, у своих ног. — Она смахнула волосы с его лица. — А сейчас режь снова… и снова…
— Да.
— И снова.
— Да.
— Сейчас… сейчас тебе видно лицо статуи?
— Да… да, я вижу лицо ребенка… — Слезинка пробежала по его щеке. — Я вижу его… я вижу… себя в нем.
* * *Тем временем в доме Лэша Джон замер на лестнице и решил что, возможно, его мозг закоротило от раздражающего фактора в виде тюдоровского дизайна.
Ведь не может быть, чтобы внизу на полу вестибюля, скрестив ноги, сидел Лэш, а вокруг него кружилась неясная клякса.
Пока мозг пытался отличить реальность от абсолютно невозможного бреда, Джон заметил, что сладость детской присыпки витала в воздухе, почти окрашивая его в розовый. Боже, он не затмевал тошнотворный запах смерти… а усугублял ужасную гниющую вонь. Его всегда тошнило от этого запаха, потому что он был словно предвестником смерти.
В эту секунду Лэш взглянул на него. Он казался столь же шокированным, как и Джон, но потом на его лице медленно расцвела улыбка.
Голос парня из вихря поднялся вверх по лестнице, и казалось, он преодолел дистанцию больше, чем в несколько десятков ярдов между ними.
— Ну, здравствуй, малыш Джон. — Смех был знакомым и чуждым одновременно, и сопровождался странным эхо.
Джон схватился за пистолет, прочно взяв его двумя руками, как его учили, и направил на того, кто сидел внизу.
— Скоро увидимся, — сказал Лэш, становясь двухмерно-плоским изображением самого себя. — Я передам привет от тебя своему отцу.
Его фигура замерцала, а потом и вовсе исчезла, поглощенная искривленным потоком.
Опустив оружие, Джон убрал его в кобуру — обычный жест, когда не в кого стрелять.
