Дж. Уорд - Пробужденный любовник
Эта стадия, как правило, занимает шесть недель, и рукопись увеличивается с каждым удачным авторским шагом. Первый черновик занимает примерно пятьсот страниц (двенадцатым кеглем Times New Roman`а через двойной пробел). По каким-то странным причинам, я не могу писать Courier`ом, хотя именно им пользуются многие авторы, но этот шрифт искажает мой голос. К тому времени, когда я заканчиваю редактуру черновика, манускрипт вырастает до шестисот страниц.
После этого я совершаю очередное путешествие в Кинкос в четверг вечером, напоминающее «Ночь живых мертвецов»[89]. Обычно мы с редактором проходим только один круг редактуры, и не потому что я волшебный работник или гений, но потому, что я действительно критично отношусь к своей работе и успеваю выжить все соки из материала прежде, чем он ложиться на ее стол.
Затем за дело берется корректор. После того, как мой редактор еще раз прочитывает книгу и одобряет ее публикацию, рукопись уходит корректору, который проверяет ее на предмет пропущенных слов, грамматических ошибок, опечаток, логических и смысловых ошибок. Она также вносит типографские пометки, похожие на азбуку Морзе — точки и тире красным карандашом.
Должна признаться, корректировать мой текст — сомнительное удовольствие. В нем я использую огромное количество просторечий. Я просто думаю, что, так называемый, «всеобщий язык» интересней читателю, чем «правильный английский». Он экспрессивней и мощней. Я очень благодарна корректору, чьими услугами мы обычно пользуемся, за то, что она не пытается склонить мою голову перед «Чикагским стилистическим справочником» (библией словесной чистоты).
Когда возвращается откорректированный текст, я пролистываю манускрипт, отвечая на все вопросы, вынесенные на поля, отменяя или принимая сделанную правку, обращаясь к проблемам, которые возникали у нас с редактором во время первичной обработки. Обычно моя рукопись выходит довольно чистой, но я все равно умудряюсь найти в ней что-то, что мне не нравится. Вычитывать собственный текст — это как пытаться разгладить складки на одежде. Слова, которые не вписываются, выводят меня из себя, и мне приходится работать над ними до тех пор, пока шершавость не исчезает.
После того, как я отсылаю откорректированный манускрипт обратно, приходит время гранок. Гранки — это точные макеты книжных страниц. Откройте книгу на любом развороте — и справа, и слева вы увидите гранки. Я очень трепетно к этому отношусь, и мне все время хочется что-нибудь изменить. Серьезно, удовлетворить меня невозможно.
Вот так вот и происходит работа над книгой. Но, нужно сказать, что с Зейдистом было сложнее — были сцены, которые я не хотела ни писать, ни, тем более, редактировать. Даже при составлении этого сборника, ведь мне приходилось пролистывать другие книги, чтобы составить досье. Не могу я делать этого с Зедом.
Что довольно странно, учитывая, что из всех написанных мною мужчин, — он самый любимый. Нет никого, равного ему. Но многое в его истории расстраивает меня.
Какие сцены задели за живое? Они до сих пор яркими красками расписаны в моей голове, и мне даже не надо открывать «Пробужденного любовника», чтобы вспомнить их. Одна их самых тяжелых — момент, когда Зеда ведут в место, которое станет его темницей на следующие сто лет; его сопровождают охранники, которым он носил эль, будучи помощником на кухне. Его только что в первый раз изнасиловала Госпожа, он еще невинен, ему больно и страшно. Никто из мужчин не смотрит на него, не дотрагивается до него, никто не жалеет. Они видят в нем нечто нечистое, хотя он всего лишь жертва. Он идет один, плачет, остатки бальзама Госпожи все еще на его теле… Мое сердце просто разрывалось.
Это было просто ужасно.
Другая сцена, которая чуть не убила меня — это момент, когда Бэлла застает Зеда в душе: он трет запястья, пытаясь очиститься, отмыться, чтобы она могла выпить его кровь. Он сдирает с рук кожу, но, сколько бы мыла он не использовал, с какой силой не тер бы, все равно чувствует себя абсолютно грязным.
Еще была сцена, в которой Зед заставляет Бэллу причинить ему боль, чтобы испытать оргазм.
Но есть также сцены без Зеда, которые я не хотела бы перечитывать.
Я знала, что читатели тяжело перенесут смерть Велси. Мне тоже было тяжело. Я плакала, пока писала ту сцену, в которой Тор с Джоном Мэтью находятся в офисе тренировочного центра, и Тор звонит домой, надеясь, что Велси возьмет трубку, молясь, чтобы с ней все было в порядке. В тот момент, когда он в очередной раз набирает номер, в дверях появляется Братство. Из трубки доносится голос Велси, когда телефон переключается на автоответчик, а Тору в этот момент говорят, что она мертва.
Многие читатели и авторы говорили мне, что нужно было обладать большим мужеством, чтобы убить одного из главных героев. Другие были разочарованы моим творческим решением. И хотя я уважаю обе точки зрения, для меня все же это не было ни мужеством, ни выбором. Просто это случилось. Я всегда знала, что Велси убьют; меня удивило лишь то, что это произошло так скоро. Я думала, что это будет намного позже, но дело в том, что сцены, которые я вижу, не всегда приходят в хронологическом порядке, так что я не всегда знаю «когда».
В качестве отступления скажу, что те, кто тяжело пережил эту смерть, немного успокоились, когда я объяснила, что она не была моим мелодраматическим расчетом, и мне самой принесла много боли. Думаю, когда ты работаешь над книгой, персонажи которой становятся так близки читателям, и когда происходит что-то плохое, стоит показывать им, что тебе происходящее тоже далеко не безразлично — что ты тоже переживаешь, тоже опечален, что твое сердце тоже разбито, тогда читателя не будет преследовать чувство, что им просто манипулируют.
Еще немного о Зеде…
Бэлле нужно было больше места.
В Братстве мои героини, зачастую, получают недостаточно внимания или пространства, и я знаю почему. Одна из моих писательских слабостей (и это проявляется в книге) состоит в том, что я так увлекаюсь жизнями главных героев, что героини оказываются просто под угрозой вымирания на страницах.
Понимаете, плюс в том, что я вижу Братьев с удивительной ясностью.
Минус же в том, что я вижу Братьев с удивительной ясностью.
Выбрать, что включить в книгу, а что выкинуть всегда очень сложно, и речь здесь не только о жизни Братьев. Вся серия целиком постоянно развивается в моей голове: происходят перемены в войне; у Рофа все больше проблем с глимерой; Братья преодолевают новые препятствия в своих устоявшихся отношениях. Ничто не стоит на месте, и я не всегда знаю, что именно можно обойти стороной.
