Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

Хотя жилые покои остаются закрытыми, вся нижняя часть дворца, сады и аллеи, что тянутся к лесу, открыты. С наступлением заката люди начинают собираться, сначала с робостью, не решаясь пересечь ворота, пока кто-то из слуг не зовёт их пройти внутрь.

Многие остаются в садах, не осмеливаясь заходить в здание. Самые смелые прокладывают путь — заглядывают в залы, прогуливаются по танцплощадкам, останавливаются в залах отдыха.

Я жду на одном из широких балконов. Из одного из залов доносится тихая музыка струнных, но её почти не слышно из-за голосов гостей и детского смеха.

С этого места я вижу другие балконы, распахнутые окна и тех, кто уже занял места, чтобы наблюдать за действом.

Нирида подходит ко мне, когда последние лучи солнца скрываются за верхушками деревьев, окрашивая горизонт в медный оттенок.

Она прекрасна в своём чёрном мундире, с развевающимся плащом. Её золотистые волосы — яркое пятно, почти полностью распущены, лишь одна коса убрана со лба, чтобы не мешать обзору.

— Они счастливы, — говорит она вместо приветствия.

— Надо бы обернуться Лирой и объявить, что дворец теперь принадлежит народу.

Нирида бросает на меня предостерегающий взгляд, но тут же смягчает его.

— Сейчас им нужна она, — напоминает мне.

Я тяжело вздыхаю.

— Наверное, ты права. — Но они нуждаются и в тебе, — добавляет она и бросает на меня внимательный взгляд. — Как ты собираешься это сделать? — Сегодня Ева будет Лирой, — объясняю я. — А я буду… просто собой. — Это немало, — замечает она.

Наверное, это комплимент.

Я смотрю вперёд. Солнце медленно исчезает за горизонтом, и пламя свечей начинает гореть ярче на фоне сгущающейся тьмы, как и огни города, которые видны за лесом. Скоро наступит время.

— Кажется, я так и не поблагодарила тебя, — шепчет она.

Я поворачиваюсь к ней. Ветер колышет её золотистые волосы.

Было время, когда Нирида ненавидела меня за то, что я была Лирой. Потом, когда я призналась ей в той деревушке у подножия Проклятой, думаю, она возненавидела меня за то, что сочла меня капризной и безответственной.

Тогда я была сломана. Я не знала, кто я такая, не знала, кем хочу быть, но точно знала, чего не хочу: больше никогда не играть роль Лиры.

Ей было трудно понять это — ведь превыше всего для неё были Волки, Эреа и надежда, которую им даровала Королева Королев.

Кажется, теперь мы обе немного лучше понимаем друг друга.

— За разрушенные стены? — спрашиваю я.

Она слегка улыбается.

— За то, что спустилась в ад ради моего лучшего друга.

Нирида ни разу не спросила меня о цене.

Я тоже улыбаюсь ей в ответ.

— Не за что. Это не было обременительно, — шучу.

Она кладёт руки на балюстраду, всё ещё с улыбкой, и чуть наклоняется вперёд, замечая, как небольшая процессия провожает Лиру к помосту, который соорудили в саду.

Кириан идёт рядом с ней. Он подаёт ей руку, чтобы она могла спуститься с лошади, но остаётся позади, когда Лира поднимается на помост, окружённая солдатами.

На нём тоже плащ, несмотря на летнюю жару, и когда он двигается, рукава открывают его руки — крепкие, сильные. Остальная его одежда, как и у Нириды, выполнена в военном стиле, но в ней чувствуется нечто торжественное, чего нет в боевой броне: кожа мягче, детали утончённее. Он тоже одет для того, чтобы почтить павших.

Мы обе наблюдаем, как Ева произносит речь — ту, которую могла бы произнести и я. Она подбирает слова с осторожностью, вовремя изображает нужные эмоции и оставляет слушателей с желанием услышать ещё больше.

Именно тогда, к концу её речи, один из солдат подаёт сигнал, и все начинают готовиться.

Свечи загораются, их пламя передаётся от одной к другой в сгущающемся мраке.

Нирида достаёт бумажный фонарик, разворачивает его и протягивает мне.

— Мне понадобятся обе руки, — шепчу я.

Возможно, дело не в том, чтобы управлять магией руками. Но я точно знаю, что мне понадобится полная концентрация. Я уже видела, как это делала Камиль — в тот раз, когда она запечатала мой биотц-союз с Кирианом и союз Евы с Ниридой, — но смогу ли я повторить?

— Тогда я зажгу его за нас обеих, — шепчет она, и, не дожидаясь, возвращается внутрь и приносит тонкую свечку, чтобы зажечь фонарь.

Пламя колышется под дыханием ветра, и она бережно прикрывает его руками.

Внизу Ева всё ещё говорит.

— Она всегда побеждала меня в уроках Диалектики, — шепчу я, готовясь к финалу. — Обожала слушать собственную речь.

Нирида смеётся, но в глубине её серых глаз я улавливаю тревогу.

— Я всё ещё не понимаю, как Орден смог…

— Обмануть нас? Использовать? Промыть нам мозги так, что мы были готовы с радостью отдать за них жизнь?

Нирида кивает. Глотает. Не решается сказать вслух.

— За кого мы зажигаем этот фонарь? — шепчет она.

Вокруг нас всё больше людей выходят на балконы. У кого-то фонари уже готовы, кто-то торопится, чтобы успеть вовремя.

Я смотрю вниз — на Еву, на Кириана, на солдат, пришедших оплакать павших. Лес за ними — тёмный мазок зелени на фоне ночи.

— За мать, которой я никогда не знала, — шепчу. — За отца, которого никогда не увижу.

Раньше мне казалось, что я вижу их во снах — ту рыжеволосую женщину и мужчину с тёмными волосами, качающих новорождённого. Я думала, что это воспоминание, украденный у смерти дар.

Теперь я знаю — это были не они.

По спине пробегает холодок, когда я снова замечаю Кириана внизу. Три года. Именно столько у нас есть, чтобы воплотить в жизнь то видение — или мы оба умрём. Кириан пообещал это ведьмам Лиобе, тем, что прокляли меня. Времени было больше, но он сам сократил его, заключив второй договор с Эли — внучкой той самой ведьмы, с которой заключил первый. Он хотел узнать, как снять браслет Тартало, который я всё ещё носила. Не получилось — и теперь у него есть три года, чтобы зачать ребёнка с ведьмой.

Со мной, если верить этому видению.

Эрио всегда показывал мне его как ускользающее будущее, возникающее в момент, когда я была на грани смерти. Я не понимала, почему, пока Кириан не признался мне в правде о сделке с ведьмами. Теперь я знаю, что этот сон — нечто большее. Это песня возможного будущего… с Кирианом. С ребёнком.

Я качаю головой и пытаюсь выбросить это из головы.

— А ты за кого зажигаешь? — спрашиваю, и мне немного стыдно, ведь я задаю вопрос, лишь бы перестать думать о проклятии, висящем над нами, как острое лезвие.

— Тоже за отца, — отвечает она почти сразу. — И за сестру.

Я сглатываю. Никогда не спрашивала об этом раньше.

— Прости. Нирида кивает. — Сегодня мы почтим их память. — Это были Львы? — Они сражались за Волков, когда убили родителей Лиры. Я была слишком мала, а моя мать оказалась достаточно умной, чтобы вымаливать прощение, умолять пощадить нас обеих. Я видела, как она опустилась на колени перед теми, кто отнял у неё мужа и дочь, — и научилась: некоторые битвы выигрываются другим днём.

— Ты скучаешь по ним? — спрашиваю я.

Может, это звучит глупо. Может, она подумает, что я не знаю, что сказать. Но это искренний вопрос. Мне тяжело это понять, потому что когда я думаю о своих родителях, я чувствую только пустоту: вязкую, густую и страшную. Она прилипает к костям, как что-то чужое, на что я будто не имею права.

— Каждый день, — отвечает она, закрывая глаза на миг. — У меня есть новости из Сирии. Мои шпионы утверждают, что на этот раз весть о смерти наследника действительно дошла до королевы Морган и короля Аарона.

— Наконец-то, — шепчу я. — Это что-то меняет?

Её руки всё ещё оберегают пламя фонаря.

— Аарон и Моргана останутся на троне. Если он умрёт, следующим в линии будет один из его племянников — Ланс. Мои шпионы говорят, что он покинул дом в Тане и перебрался в Сирию.

— Хочет быть ближе к короне. Нирида кивает, и я больше ничего не говорю. Да и времени уже нет.

Речь подходит к концу, эмоции, звучащие в словах Евы, переполняют слушателей. Мы видим их лица, полные чувства, дрожащие руки, сжимающие огни надежды…