Когда родилась Луна (ЛП) - Паркер Сара А.

Я вздыхаю.

Целью последнего сна была ролевая игра, которую я не в состоянии поддерживать долгое время. Я не смотрю с тоской на мужчин и не вспоминаю все те приятные вещи, которые они делали с моим телом, а потом сразу же хочу повторить это снова. Я не умею строить отношения. И уж точно не занимаюсь любовью.

У этого слова есть только одно определение ― опасное, потенциально разрушительное неудобство.

Каан смотрит на меня через плечо, нахмурив брови, пряди черных волос, выбившиеся из пучка, падают ему на глаза.

― Ты готова к нашему разговору?

Я вздрагиваю, как будто он только что взмахнул рукой и ударил меня.

― Спасибо, но я бы предпочла содрать с себя кожу тупым лезвием.

Он бросает на меня взгляд, который говорит о том, что, по его мнению, я немного драматизирую, но это близко описывает мои ожидания от разговора, в ходе которого мне будут ломать ребра одно за другим.

― Ладно, ты, очевидно, чувствуешь себя…

― Сожалеющей.

― Это вызывает у тебя желание подраться или потрахаться? ― спрашивает он, его грубый голос звучит так чувственно, что по мне прокатывается волна тепла.

Сжав ноги вместе, я отпиваю из кружки, чтобы подавить импульсивное желание умолять о последнем, и напоминаю себе, что его член развязал войну, которую мы сейчас ведем.

Я опускаю кружку обратно на стол.

― Еще не решила.

Он ворчит, поворачиваясь, его глаза приобрели насыщенный карий оттенок в слабом свете, с трудом пробивающемся сквозь отверстие в потолке. С двумя мисками в руках он приближается ко мне, словно какой-то огромный зверь, пойманный в клетку этого мускулистого тела.

― Что ж, пока ты определяешься, ― говорит он, опуская обе миски на стол, ― давай вместе насладимся прекрасной трапезой?

Я смотрю на свою прекрасную, разноцветную миску…

Выглядит очень аппетитно. Жаль, что к ней прилагается горькое послевкусие предстоящего разговора, которого я совершенно, на тысячу процентов, не хочу.

Должен же быть какой-то выход. Я не могу просто жить здесь до конца своих дней, наслаждаясь хорошим сексом, свежеприготовленной едой и хитроумными загадками. Что-то зудит в глубине моего сознания, подсказывая, что этот идеальный рай в конце концов сгорит ― как и все остальное. Смерть проскользнет по этой лестнице, как змея, и вонзит свои зубы в кого-то другого, кто поселился в расщелинах моего сердца.

Я натянуто улыбаюсь.

― Звучит восхитительно.

Хмыкнув, он отщипывает ягоду и бросает ее в рот, затем проходит через комнату и берет с полки один из заранее подготовленных пергаментных квадратиков. Он использует мое перо и чернила, чтобы что-то нацарапать на нем, а затем складывает квадрат в жаворонка, которого держит в руках, прежде чем выпустить в окно.

― Кому он адресован?

― Пироку. ― Он устраивается в кресле напротив меня, берет ломтик медно-розовой дыни и вгрызается в хрустящую мякоть. ― В Домме есть только один чтец разума ― полагаю, ты с ним уже знакома? Я отсылаю его в безопасное место.

Мое сердце замирает.

― Ты шутишь.

― Шучу? ― Его глаза убийственно вспыхивают. ― Прости меня, Лунный свет, но в этом нет ничего смешного. У тебя есть привычка выскакивать через боковую дверь в тот момент, когда я поворачиваюсь к тебе спиной, а затем оказываться мертвой в небе. ― Он вымученно улыбается, и эта мука на его лице ранит меня не меньше, чем моя натянутая улыбка уколола его раньше. ― Я просто принимаю меры предосторожности.

Я раздраженно фыркаю и откидываюсь на спинку кресла, качая головой.

― Ты мне нравился больше, когда шел на уступки.

Он пожимает плечами.

― А мне ты нравилась больше, когда была пьяна и улыбалась, пела мне, говорила, что бежишь только потому, что не можешь смириться с мыслью, что я умру.

Я вздрагиваю.

На тех напитках должны были быть большие, крупные предупреждающие надписи.

― Хорошая новость в том, что ты вольна вечно умасливать меня своими улыбками с ямочками на щеках, потому что в твои обязанности не входит обеспечение моей безопасности, ― говорит он, забрасывая в рот очередную ягоду. ― А теперь ешь свои фрукты.

Он встает и несет свою кружку к раковине, чтобы наполнить ее, пока я медленно закипаю на своем месте.

― Я не хочу фрукты, ― огрызаюсь я, когда он осушает половину кружки тремя большими глотками. Он опускает кружку, поднимает бровь, его взгляд прочерчивает расплавленную дорожку к моим губам.

И снова находит мои глаза.

― Тогда что?

― Месть.

― За что?

Обходит мою защиту, как чертов взломщик.

Я снимаю железное кольцо с пальца, приветствуя озорное хихиканье Клод, пока обхожу стол, отодвигаю его миску и размещаю на ее месте свою задницу. Я поднимаю обе ноги, ставя одну ступню на его стул, а правую вытягиваю к подоконнику.

Кадык Каана дергается.

Я приподнимаю подол сорочки в ложбинке между моими широко раздвинутыми бедрами, и его пылающий взгляд опускается к моей обнаженной киске ― набухшей, горячей и нуждающейся.

Мокрой.

Я облизываю два пальца и раздвигаю себя, открываясь перед ним, шепчу строптивое слово под нос, и диалект Клод срывается с моих губ, как порыв ветра.

Каан со стуком ставит свою кружку на стол и делает два шага вперед, прежде чем натыкается на прочную стену воздуха. Издав негромкий смешок, он скрещивает руки и качает головой, в его глазах вспыхивает пламя.

― Это война, заключенная семьдесят три.

― О, я очень на это надеюсь.

Я улыбаюсь, погружая пальцы в свою горячую, сжимающуюся киску, и смотрю на него из-под полуопущенных век. Я стону, мягко и чувственно, представляя, что это его пальцы, скользкие от остатков нашего похотливого соития, проникают в меня ловкими, уверенными толчками.

В его груди зарождается рык.

― Тебе приятно?

― Угу. ― Я прикусываю нижнюю губу, проникая глубже… Глубже…

Я вытаскиваю пальцы и рисую круги вокруг своего набухшего клитора, выгнув позвоночник так, чтобы видеть себя.

Наблюдаю за своими действиями.

Я тереблю этот нежный узелок нервов, издавая короткие гортанные стоны. Пот выступает на шее, бедра раскачиваются в погоне за теплым, пульсирующим удовольствием. Сжимая пустоту.

Хочу его.

Я поднимаю голову и улыбаюсь, замечая четкие очертания его вздыбленного члена, что заставляет меня пульсировать от еще более сильной боли. На его виске вздувается вена, сухожилия на шее напрягаются, когда он наблюдает за мной с диким вниманием.

― Почему у тебя такое расстроенное лицо?

― Любая упущенная возможность поклоняться тебе ― это трагедия.

Что ж.

Еще одно круговое движение. Еще одно томное погружение, которое наполняет меня жгучим удовольствием.

― Что ты сделаешь, если я позволю тебе приблизиться?

― Встану на колени между твоих ног и опущу свое лицо между бедер, ― рычит он мгновенно, как будто эти слова уже были готовы сорваться с его сжатых губ. ― Буду есть тебя до тех пор, пока твои бедра не начнут подрагивать, а ты не начнешь сжиматься вокруг моего языка.

Я представляю это.

Неистово хочу его.

Еще одно дразнящее движение вокруг клитора, мои бедра устремляются к нему с каждым толчком, все мое тело нагревается.

Я ускоряю темп, ноги раздвигаются.

Сознание затуманивается.

― Что потом? ― Я умоляю, каждая клеточка моего тела напряжена, я на грани оргазма…

― Я бы перевернул тебя. Подложил бы подушку под твои бедра, чтобы твоя задница оказалась в воздухе. Заполнил бы тебя своими пальцами, пока мой большой палец толкался бы в тебя сзади. ― Мое плечо двигается вверх-вниз, пока я погружаюсь в эту иллюзию. ― Когда ты так заведешься, что все твое тело задрожит, я раздвину тебя, восхищусь тобой, а потом расколю, как яйцо.

Я вскрикиваю, прижимаю подбородок к груди, каждая мышца во мне пульсирует от неистовых волн восторга, мои хриплые стоны доносятся до него издалека. Я двигаю пальцами глубокими, отчаянными толчками ― каждая мышца напряжена, затем расслабляется, когда наслаждение начинает спадать.