Стефани Майер - Жизнь и смерть
«Рано слетать с катушек, — сказал я себе. — Впереди еще длинный путь».
Удача меня не покинула. Возле «Хайятта» какая-то пара с усталым видом доставала из багажника такси последний чемодан. Я выскочил из «челнока» и, подбежав к такси, скользнул на заднее сиденье. Уставшая пара и водитель трансфера уставились на меня во все глаза.
Я назвал удивленной таксистке адрес.
— Мне нужно добраться туда как можно скорее.
— Это же в Скоттсдэйле, — посетовала она.
Я бросил на переднее сиденье четыре двадцатки.
— Этого будет достаточно?
— Конечно, парень, без проблем.
Я сидел, откинувшись на спинку сиденья и скрестив руки на груди. Мой город проносился мимо меня, но я не смотрел в окна. Приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы сохранить самообладание. Расклеиться сейчас было бы бессмысленно и бесполезно. Совершив почти невероятный побег, я получил возможность сделать всё, что в моих силах, для мамы. Мой путь предопределен. Нужно просто по нему пройти.
Поэтому вместо того, чтобы паниковать, я закрыл глаза и провел эту двадцатиминутную поездку с Эдит.
Я представил, что остался в аэропорту, чтобы встретиться с ней. Вообразил, как стою прямо у линии с надписью «Не пересекать», — первым, кого она увидела бы, идя с самолета по длинному коридору. Она слишком быстро прошла бы сквозь толпу остальных пассажиров — и они провожали бы ее глазами, потому что она такая грациозная. На последних футах она бросилась бы ко мне — не совсем по-человечески — и обняла бы за талию. И я не стал бы осторожничать.
Я размышлял о том, куда мы отправились бы. Куда-нибудь на север, чтобы ей можно было появляться на улице днем. Или в какие-то далекие края, где мы снова могли бы лежать на солнце вдвоем. Я представил ее на берегу, с кожей, сверкающей, как море. И не имело значения, как долго нам пришлось бы прятаться. Даже сидеть взаперти в гостиничном номере с ней было бы блаженством. Я еще столько всего хотел о ней узнать. Мог бы слушать ее рассказы бесконечно, не отвлекаясь на сон, никогда ее не покидая.
Теперь я так отчетливо видел ее лицо… практически слышал ее голос. И, несмотря ни на что, несколько мгновений чувствовал себя счастливым. Я так глубоко погрузился свои грезы, что потерял счет бегущим секундам.
— Эй, номер какой?
Вопрос таксистки иглой проткнул мои фантазии. Страх, который на несколько минут удалось обуздать, вновь взял верх.
— Пятьдесят восемь двадцать один, — мой голос прозвучал сдавленно. Таксистка нервно на меня посмотрела, видимо, опасаясь какого-нибудь приступа.
— Тогда приехали, — она хотела поскорее от меня избавиться — вероятно, надеялась, что я не потребую сдачи.
— Спасибо, — прошептал я. Не нужно бояться, напомнил я себе. Я знал, что дом пуст. Необходимо было торопиться: меня ждет мама, она в ужасе, а возможно, уже пострадала… и надеется на меня.
Подбежав к двери, я на автомате протянул руку, чтобы достать из-под карниза ключ. Внутри было темно, пусто, обычно. Знакомый до боли запах чуть не выбил меня из колеи. Показалось, что мама должна быть где-то рядом, прямо в соседней комнате, но я знал, что это не так.
Я кинулся к телефону, по пути включив свет на кухне. Там, на доске для записей, мелким аккуратным почерком был записан десятизначный номер телефона. Пальцы не слушались, и я ошибался. Пришлось нажать на сброс и начать сначала. В этот раз я сосредоточился только на цифрах и внимательно набирал номер, касаясь кнопок по очереди. Я справился. Дрожащей рукой поднес трубку к уху и услышал только один гудок.
— Привет, Бо, — ответил тот легкий голос. — Это было очень быстро. Я впечатлена.
— С моей мамой все в порядке?
— С ней все просто отлично. Не волнуйся, Бо, я ничего против нее не имею. Разве что ты приехал не один, — это прозвучало весело и беспечно.
— Я один. — Никогда в жизни я не был до такой степени один.
— Очень хорошо. Итак, ты знаешь балетную студию прямо за углом от твоего дома?
— Да, я знаю, как туда добраться.
— Ну, тогда до скорой встречи.
Я повесил трубку.
Выбежав из комнаты, я выскочил на улицу, в утреннюю жару.
Я практически видел боковым зрением, как мама стоит в тени большого эвкалипта, где я играл ребенком. Или склоняется над небольшим клочком земли вокруг почтового ящика — клумбой, неизменно становившейся кладбищем для цветов, которые мама пыталась вырастить. Воспоминания были куда лучше любой реальности, с которой мне сегодня придется столкнуться. Но я помчался от них прочь.
Мне казалось, что я бегу очень медленно, как по мокрому песку — словно не получая достаточной опоры от бетона пешеходной дорожки. Время от времени я запутывался в собственных ногах, один раз упал, успев подставить руки и ободрав их о тротуар, но тут же вскочил и снова бросился вперед. Наконец я добрался до угла. Остался всего один квартал… я бежал задыхаясь, по лицу струился пот. Солнечные лучи жгли кожу, слишком яркие, они отражались от белого бетона, ослепляя меня.
Свернув за последний угол, на Кактус, я увидел студию, которая выглядела в точности такой, какой я ее помнил. Парковка у входа была пуста, вертикальные жалюзи на всех окнах закрыты. Я больше не мог бежать — дыхание отказало; страх победил меня. Я стал думать о маме, чтобы заставить себя продолжать переставлять ноги, одну за другой.
Приблизившись, я увидел объявление, прикрепленное к двери с внутренней стороны. На ярко-розовом листе бумаги было написано от руки, что танцевальная студия закрыта на весенние каникулы. Дотронувшись до ручки, я осторожно потянул ее на себя. Дверь была не заперта. Я с трудом перевел дыхание и открыл ее.
В темном и пустом прохладном холле тихо гудел кондиционер. Пластиковые стулья были составлены друг на друга вдоль стен, ковровое покрытие выглядело влажным. Через открытое смотровое окошко я увидел, что в западном танцевальном классе тоже темно. А восточный зал, побольше, — тот самый, из видения Арчи, — был освещен. Но жалюзи на окнах были закрыты.
Охвативший меня ужас был таким сильным, что буквально сковал меня. Я больше не мог заставить себя двигаться.
Но тут меня позвала мама.
— Бо? Бо? — тот же панический тон. Я помчался к двери, на звук ее голоса.
— Бо, ты напугал меня! Никогда так больше со мной не поступай! — продолжила она, когда я вбежал в длинный зал с высоким потолком.
Я озирался по сторонам, пытаясь определить, откуда доносится голос. Услышав мамин смех, я повернулся на звук.
Вот она, на экране телевизора, с облегчением ерошит мои волосы. День Благодарения, а мне двенадцать. Мы ездили в Калифорнию, к бабушке, за год до ее смерти. Однажды пошли на пляж, и я слишком сильно перегнулся за ограждение пирса. Мама увидела, как я болтаю ногами, пытаясь вернуть равновесие, и в ужасе закричала: «Бо? Бо?»
