Отпуск в Петербурге (СИ) - Княжинская Елена

Бывают такие минуты, когда один человек просто нуждается в присутствии другого. Глядя на Влада, девушка с отчаянием утопающего понимала, что вчерашний разговор был слабостью, которую он позволил себе, но сегодня не нуждался в утешении. У него была семья, которая поддержит его, тогда как она просто случайная знакомая.

Почему-то вспомнилась бабушка. Рано потеряв мужа, она больше не вышла замуж, хотя, по рассказам мамы, многие сватались к ней. Отказывая снова и снова, она повторяла одно и то же: «Сердцу не прикажешь». Ее внучка оказалась совсем в иной ситуации, тем не менее всякий раз, когда она ловила себя на мыслях о Владе, именно эти слова всплывали в памяти. Это невозможно! Мужчина четко дал понять, как относится к ней. А она? Надеялась ли на что-то? Надо быть чудовищем, чтобы думать о брате своего парня в такой ситуации. Именно чудовищем она себя и ощущала.

Голос Влада отвлек ее от размышлений:

— Заедем по дороге в Троице-Измайловский собор. Это ненадолго.

Лада кивнула. Вскоре они подъехали к монументальному зданию, в котором, видимо, должна была состояться церемония прощания с Вадимом. Рядом уже собрались люди, одетые в черное. Они все пришли почтить память молодого человека, а ей было отказано даже в такой малости. Можно было бы, конечно, присоединиться к ним, никто не посмел бы заставить ее уйти, но совесть настойчиво шептала: «Кто ты ему, чтобы быть там? Любила ли ты его? Достойна ли проводить его в последний путь?» Она осталась сидеть в машине, наблюдая, как к Владу подошла молодая женщина, возможно, чуть старше самой Лады. Мужчина припарковался достаточно близко, чтобы она могла рассмотреть ее — высокую, стройную блондинку. Таких снимают в кино, о таких грезят мужчины. К ней то и дело подходили люди, выражая соболезнования. Она держала дистанцию со всеми, только Владу позволив обнять себя за плечи. Сомнений быть не могло — это жена Вадима.

Лада отвернулась, пытаясь не думать об этой женщине и понять, кем они обе были для Вадима.

На вокзал приехали как раз перед отправлением поезда. Влад занес чемодан в вагон. Лада не знала, что сказать. Никакими словами нельзя было облегчить боль потери близкого человека.

— Береги себя, — произнесла она. Прощалась, понимая, что больше никогда не увидит его, добавила:

— Если не ради себя, так хотя бы ради тех, кому ты дорог.

— Прощай! — ответил Влад, выходя из вагона.

Он не стал дожидаться отправления поезда, ушел, ни разу не оглянувшись.

«Вот и закончилась сказка, — подумала девушка. — Только ты оставила здесь сердце, а Вадим — жизнь».

Мерное движение поезда и несколько таблеток успокоительного сделали свое дело — истерики не случилось. Лада смотрела в одну точку, едва ли замечая сменявшие друг друга пейзажи. Но ночью напряжение последних суток взяло свое: девушка плакала, тихо, чуть слышно, уткнувшись в подушку. Пожилая женщина, имени которой она даже не знала, присела рядом и спросила:

— Что случилось, дочка?

— Простите, что разбудила, — сквозь слезы ответила та. — Я не хотела вам мешать.

— Разве я об этом говорю? — спросила ее попутчица, осторожно гладя ее по голове. — Неужели то, о чем ты плачешь, нельзя изменить?

— Нет. Я потеряла его навсегда! — девушка подняла заплаканное лицо, но даже себе она не могла признаться, что думала в этот момент не о Вадиме.

Утром ей было стыдно. Лада долго извинялась перед Анастасией Павловной, но та лишь махнула рукой:

— Не переживай, о чем Бог не велел. Высказалась, выплакала боль — теперь будет легче.

— Не будет, — упрямо твердила девушка. — Ничего уже не будет, как прежде.

Глава 11

Оставшееся до конца отпуска время Лада провела в деревне. Хотелось покоя, который она могла ощутить только дома, вдали от шумного города. Работала практически от рассвета до заката на огороде и в саду, чтобы уснуть, как только голова ее коснулась подушки.

Причиной подавленного состояния назвала неудачную поездку и не оправдавшиеся надежды. Обманывать мать не хотелось, но и волновать лишний раз тоже не имело смысла. Та не настаивала, но переживала за дочь и пыталась отвлечь ее от грустных мыслей или вывести на откровенный разговор. Лидия Григорьевна справедливо считала, что в сложной ситуации человеку следует выговориться, чтобы облегчить душу. «Беда, разделенная на двоих, — уже не беда, а просто неприятность», — повторяла она. Все попытки были тщетны: будучи замкнутой с детства, дочь не спешила делиться с ней переживаниями. Как-то вечером женщина не выдержала и сказала:

— Запомни: ни один мужчина не стоит того, чтобы ломать себе жизнь. Я понимаю, что ты ничего мне не расскажешь, по крайней мере, сейчас. Но наступит время, когда ты по-другому посмотришь на эти события. Вот увидишь, все наладится.

Что Лада могла ей ответить? Что та не знает и половины произошедшего? Что она чувствует себя виноватой перед погибшим мужчиной, симпатию к которому приняла за нечто большее? Что, вспоминая вечно смеющегося Вадима, она одновременно видела холодные глаза Влада?

Лидия Григорьевна звала дочь с собой в гости или приглашала к себе неженатых сыновей своих подруг и соседок, надеясь, что кто-то из них заинтересует ее, только попытки ее не принесли желаемого результата. Лада поддерживала разговор, улыбалась, если это было уместно, но отклоняла любые предложения продолжить знакомство. Многие списывали такое поведение девушки на высокомерие или гордыню и быстро теряли к ней интерес. Ей было все равно.

Вернувшись на работу несколько дней спустя, Лада не стала носить траур, стремясь избежать лишних вопросов. Это было довольно сложно в преимущественно женском коллективе, неотъемлемой частью которого являлись многочисленные сплетни, позволявшие отвлечься от напряженной работы. Тем больший интерес вызывала у коллег и подчиненных Лада, которая не заводила служебных романов, ничего не говорила о своей личной жизни, которую никто никогда не встречал после работы.

Один раз девушка сходила в церковь, чтобы помолиться за упокой души Вадима. Ее рука так дрожала, что она несколько раз уронила свечу, не сумев зажечь, и просто оставила ее. Понадеялась, что перед вечерней службой все равно ее зажгут вместе с другими.

Неделю спустя Лада обедала с подругой в кафе. Марина увлеченно рассказывала о новом романе, который непременно должен был привести ее к алтарю. Лада рассеянно слушала ее, изредка кивая и соглашаясь.

— Что-то ты бледная. Беременна? — спросила ее Марина, присмотревшись внимательнее.

Девушка застыла с ложкой в руках, а подруга продолжила, ничуть не смущаясь:

— Мороженое, пирожное, суфле — не слишком ли много сладкого для тебя одной? Обычно женщины в твоем положении предпочитают соленое, но все зависит от индивидуальных потребностей. Так, что? Расскажешь, кто тот счастливчик, который растопил сердце моей невозмутимой подруги?

— Ты ошибаешься. В моей жизни никого не было и нет, — ответила Лада.

Аппетит пропал. Сама же мысленно считала дни, страшась, что подруга окажется права.

— Ага, — ответила та с обидой в голосе, — через девять месяцев расскажешь. Не хочешь говорить, не надо, только не обманывай. У тебя все на лице написано.

Разговор медленно угас. Марина вернулась в офис, а Лада отправилась в аптеку и по дороге записалась на прием к гинекологу. Но ни тест, ни врач не подтвердили предположения Марины: девушка не была беременна. К своему стыду, она чувствовала облегчение. Конечно, она не стала бы делать аборт, но вспоминая себя в детстве, понимала, что не была готова растить ребенка без отца.

Лада медленно возвращалась к привычному образу жизни. Много работала, бралась за новые проекты, заменяла коллег, лишь бы как можно дольше не оставаться наедине со своими мыслями и воспоминаниями. По-прежнему избегала корпоративных мероприятий и вечеринок, на которые ее настойчиво приглашали друзья, предпочитая все выходные проводить в деревне с матерью.