Лори Фрэнкел - До скорой встречи!
Еще одной причиной стала зависть. Сэм с удивлением обнаружил, что завидует Мередит из-за смерти ее бабушки. Конечно, не из-за самого факта — очевидно, Сэм не стал бы такого желать — и не из-за потери любимого человека как таковой. Воспоминания — вот что не давало ему покоя. Сэм далеко не сразу это понял.
Поначалу он думал, что сильно переживает за Мередит, и точка. Потом — что она заразила его своей печалью. Отчасти он допускал, что это досада: ведь он уже никогда не познакомится с Ливви. Отчасти признавал, что он, Сэм, самовлюбленный козел, который ждет не дождется, когда же его любимая придет в себя (старики умирают, тут ничего не поделаешь!) и снова станет той веселой, жизнерадостной и неунывающей девушкой, какой он смутно ее помнил. Однако дело обстояло куда сложней. Сэм скучал по собственной матери — вот отчего ему было так тяжело.
Скучать по кому-то, кого ты едва знаешь, — вдвойне тяжело. Ведь скучать — значит помнить: одно неразрывно связано с другим. А Сэм едва помнил свою мать, точнее, вообще не помнил, поэтому тоска по ней была странной и особенно мучительной. Не столько тоска, сколько ощущение пустоты — будто упустил что-то, например автобус. Будто мимо прошло нечто важное, не оставив следа, не обронив ни одного воспоминания, которое можно было бы бережно хранить.
Мать Сэма погибла в автокатастрофе, когда ему было тринадцать месяцев. По рассказам отца, Сэм к тому времени уже сказал первое слово — «мама» — и очень любил ее, заходился в плаче, как только она скрывалась за дверью. Его даже нельзя было оставить с нянькой, потому что Сэм цеплялся за мать мертвой хваткой и ни в какую не отпускал от себя.
Сэм принимал эти истории за чистую монету. Не то чтобы он свято верил в непогрешимую честность отца — тот наверняка и рад был бы соврать, лишь бы подарить Сэму хоть частичку воспоминаний о матери, — просто именно так и ведут себя малыши в годик с лишним. Отец Сэма преподносил свои рассказы как доказательство невиданной любви сына к матери, но Сэм знал: ничего необычного тут не было.
И его детские фотографии ничем не отличались от фотографий любого другого младенца. Вот он с красным сморщенным личиком заходится в плаче, вот он завернут в одеяльце — похож на буррито, вот он с собакой, со снеговиком, весь в каплях мороженого из вафельного рожка, весь в муке, вот он на полу в кухне посреди пластиковых контейнеров, вот голенький и перепачканный в саду, а вот на горке в шапке, съехавшей на глаза, вот его щиплет гусь, вот в него тычется губами теленок, или овца, или коза, а на одном фото — даже самый настоящий як. Были там и фотографии Сэма с матерью: нелепые широченные штаны, кричащие футболки и пышная копна кудрявых волос (маминых, конечно, — увидеть, какие волосы вырастут у Сэма, она уже не успела). Из массы снимков Сэм особо выделял две фотографии. На одной из них мама лежит на спине на зеленом ковре с длинным ворсом, а ее волосы рассыпались вокруг головы, будто стоят дыбом, как у мультяшного героя, которого ударило током. И в ворохе этих безумных кудряшек сидит Сэм, играя мамиными мягкими волосами, словно это свежевыпавший пушистый снежок. На другой — она кормит его грудью, а он ухватился за непослушный мамин локон, сжал его в кулачке и намотал себе на ручку — будь он профессиональным борцом, такой прием признали бы запрещенным.
Как Сэм ни старался, ему не удавалось вызвать то давнее ощущение маминых волос. В семь лет он выяснил у отца, каким шампунем и бальзамом она пользовалась, и стал мыться ими в надежде, что запах запустит некий скрытый механизм памяти. В десять, насмотревшись сериалов про полицейских, он отправился искать образцы волос, для чего кропотливо перебрал все коробки с мамиными вещами, какие только нашлись в подвале, — отец так и не собрался с духом, чтобы отдать их в благотворительную организацию. Сэм набрал какое-то количество волосков со старых свитеров, пиджаков, платьев и с очков для чтения — волосы зацепились за крепления дужек. Находку он закрепил с помощью липкой ленты изнутри на обложке книги из серии «Выбери себе приключение». Сэм мог часами перебирать эти прядки, но все без толку: тактильные ощущения заветных воспоминаний не пробудили. Он даже пожертвовал один драгоценный экземпляр для спиритического сеанса, но и говорящая доска ему не помогла. Начав встречаться с девчонками, Сэм ожидал обнаружить в себе наклонность к пышноволосым или как минимум особое пристрастие к их хвостикам, кичкам и косам, но если он и наматывал себе на палец девичий локон или проводил рукой по шелковистым волосам, то не чаще, чем любой обычный парень. По-видимому, недолгие взаимоотношения Сэма с матерью тоже были самыми что ни на есть обычными. Однако в памяти у него не сохранилось ничего, ни единого мгновения. У Мередит, наоборот, осталось от бабушки так много! По сравнению с абсолютным отсутствием матери Сэма бабушка Мередит почти присутствовала в их жизни.
В последний день бейсбольного чемпионата Сэм и Мередит пошли смотреть матч на стадион. Поход на заключительную игру сезона — традиция, которую Мередит с бабушкой соблюдали из года в год. Поскольку на следующий день Ливви всегда улетала во Флориду, для них это был официальный конец лета, пусть погода давно сменилась на осеннюю, а каникулы давно закончились. Прежде чем купить билет на самолет, Ливви хотела убедиться, что «Сиэтлские мореходы» точно не выйдут в плей-офф, и тянула до последнего, даже в те сезоны — и таких было немало, — когда еще к концу апреля все становилось ясно. Однако билеты на последнюю игру закупались в первый же день поступления в продажу. Их-то Сэм с Мередит и обнаружили утром в день финальной игры, роясь в ящике прикроватной тумбочки в надежде отыскать презервативы — затея явно бесполезная, но чем черт не шутит?
После смерти бабушки Мередит перестала интересоваться бейсболом: не могла ни смотреть, ни трансляции слушать, ни даже читать таблицы результатов. Сэм следил за сезоном через Интернет и всегда в наушниках. Его такой порядок вещей вполне устраивал, но тут он решил, что сходить на стадион им все-таки стоит.
— Жаль, если пропадут билеты, — аргументировал он.
— Ничего, я переживу, — ответила Мередит.
— Твоя бабушка хотела бы, чтоб мы сходили.
— С чего ты взял?
— Она была заядлой болельщицей. И потом, это ваша традиция.
— На улице льет как из ведра — не самый подходящий день для бейсбола.
— Закроют крышу, и нет дождя. И в такую погоду все равно заняться больше нечем! — убеждал ее Сэм. Считать поход на бейсбол оптимальным времяпрепровождением в дождливый день он начал только после переезда в Сиэтл, и то не сразу.
