Красная Шкапочка - Жнецы Страданий
— В достатке… — признал Чус. — Нам такие нужны. Сейчас здесь двенадцать Помнящих. Мы кормим всю Стаю. Тринадцатый будет кстати.
Дивен вздохнул. Он устал. Устал от ноши, которую влачил уже восемнадцать лет. Она тянула ярмом, мешала просто… жить. Но больше некому было подставить шею под хомут, потому приходилось терпеть и не жаловаться.
— А люди? — спросил он. — Люди — что?
— Ничего, — усмехнулся Чус. — А то ты не знаешь.
— Знаю.
— Так что же спрашиваешь? Ладно, друже, ступай, отдыхай. Избу поставить пособим. Места еще многим хватит Пещеры — огромные. Ступай, сил наберись пока.
— Постой, — удержал Дивен собеседника. — А на Охоту когда?
Чус усмехнулся:
— Допрежь тебя другие сходят. В жилу сперва войди. А то вон, синий весь.
У Дивена словно мешок песку со спины сняли.
— Спасибо.
Хозяин дома грустно усмехнулся:
— Живите. Тут не тронут. Тут ни Охотников, ни Каженника. Тихо.
…Когда Каред вернулся в гостевую избу, его спутники уже спали. В печи трещали дрова. Кто им разжег-то только? Мужчина заглянул в жерло — пламя было изжелта-зеленым, злым, ревущим. Такой огонь дарил тепло и не причинял боли. Маг закрыл глаза, чувствуя, как из-под век ползут тяжелые слезы усталости и облегчения. Они не одни. Он не один. Есть кто-то, кто поможет.
И лишь сейчас навалилась усталость. Усталость прожитых лет, что тяжелым ярмом повисли на шее. Вспомнилась первая жена, та самая, которая увела его из деревни. Увела, а потом отпустила, обратно, к людям. Он не был для нее пищей. Она не была для него чудовищем. Красивая… Косы до колен. Рыжая, как листва по осени. И вся в веснушках. Улыбчивая радостная девка. Он помнил каждую веснушку. И когда вернулся в деревню, не было ничего, что радовало. Тянуло, тянуло к ней. А сам думал с ужасом — к кому — к ней? К Ходящей? К чудищу? К кровососу?
Нет. К самой лучшей. К самой нежной. С телом, белым, словно сметана, с искрами смеха в глазах, с веснушками на плечах и спине.
И он ушел тогда. От матери, сестер. От людей. От всех. Ушел к ней. И стал тем, кем стал. И они были счастливы. Очень-очень долго, почти год. Она даже собиралась родить ему сына.
А потом пришли Охотники.
Все закончилось вмиг и навсегда. Он остался один. Едва живой — со стрелой в боку. Был бы обычным, умер бы, на стрелу привесили такое заклинание, что тело рвало и кромсало, будто ножами. Но он выжил.
Иногда — редко — он ходил к родной деревне, смотрел на темные окна домов. И думал о том, как его там боялись. Но он не хотел зла. Он любил их всех. Потому что каждого помнил. И деда Врона, и Зорянку, и маленькую Лесану, и меньших сестриц, и мать… помнил всех. Но они бы не приняли его никогда. Он и не смог бы прийти к ним, не прорвался бы через заклинания, оберегающие дома.
Потом он прибился к чужой Стае.
Однако острая, болезненная потребность иногда являться к родной деревне изводила его. И оказалось — не зря. Потому что в одну из ночей, когда он стоял на пригорке под старой сосной и смотрел на родной тын, то услышал крик.
Дикие напали на парня и девку, шедших домой.
Каред кинулся туда, откуда неслось рычание. Но обить успел только девушку. Парня разорвали на глазах. И тогда тот, кого в новой стае звали Дивеном за дивную силу, впервые дал волю своему Дару. Ту, которую он хотел спасти, уже искусали и пригубили, но он чувствовал — жива.
Он ее вырвал. Забрал с собой. И радовался, что когда она очнется, то ничего не будет помнить. Она и не вспомнила. А он не узнал красивую стройную девку. В Стае ей не шибко обрадовались. Еще бы — лишний рот! — но приняли, потому что привел он. И нарекли Сладой. За покладистый и уживчивый нрав.
Девушка совсем не была похожа на Мьель. Но как же он полюбил ее! За спокойную стойкость. За рассудительность. За ласку и преданность. За доверие. Так у него появилась новая семья.
Каред вытер лицо рукавом рубахи. Впервые в жизни он плакал от счастья.
Его жена, его дети, его Стая — они были живы. И они пришли туда, где не страшны Охотники, голод и сам Каженник. Они добрались. Они будут жить.
Сквозь слезы он улыбнулся и судорожно вздохнул, пытаясь успокоиться. Дом. Его новый дом. В который никогда не войдет чужак. Дом, где нет места страху.
Прав был дед Врон: рука любимого мягче шелков, а любовь сильнее страха. Он своей любовью пересилил страх. Выгрыз его из души. Вот только… души после этого у него почти не осталось.
* * *Как хорошо в самом начале зеленника пахнет воздух! Молодой травой, теплой землей, терпкой хвоей, разопревшими почками, готовыми вот-вот проклюнуться клейкими молодыми листьями. Оттого-то в груди вскипает в эту пору детская пузырящаяся радость и хочется бежать по просыпающемуся лесу, смеяться без причины, захлебываясь и задыхаясь.
Лесана стояла, склонившись над кипящим котелком. Ароматное хлебово весело булькало и над полянкой, где девушка и ее наставник расположились для отдыха, плыл сладкий грибной дух.
Выученица улыбалась, помешивая похлебку. Клесх терпеть не мог грибы. Но она нарочно берегла на дне заплечника горсточку сушеных белых. Именно потому, что он их ненавидел до душевного выворота. Девушка усмехнулась, предчувствуя, как разразится наставник, возвратясь из леса к месту их стоянки. Крефф вырос на берегу Злого моря. Там не знали, не ели и не собирали грибов. Поэтому об этих «слизняках» он мог бубнить два оборота и ни разу не повториться.
Именно потому Лесана их и варила. Ей нужно было с ним поговорить. А говорил Клесх только тогда, когда был чем-то недоволен, зол или, когда учил ее. Если же все обстояло хорошо, наставник мог за седмицу ни проронить ни единого зряшнего слова. Даже «нет» и «да» заменял движением головы.
Но Лесана за три-то года научилась вытягивать из него слова тогда, когда нужно. Для того у ней было припасена не одна маленькая хитрость.
У Клесха, надо полагать, тоже. Он-то выученицей помыкал искусно. Она до сих пор помнила, как он ей говорил: «Ты в бою бьешься оружием. А должна Даром. С мечом против оборотня долго не простоишь».
Выученица виновато кивала, но ничего не могла с собой поделать, никак не получалось у нее в минуту опасности будить в себе Силу. Душа уходила в пятки, и Дар закрывался, отказывался подчиняться. Поэтому Лесана трусливо старалась держаться ближе к наставнику, понимая животным чутьем, что он-то не пропадет, а значит и она с ним вместе. Пока крефф послушницу не проучил.
Лесана и посейчас помнила, как рвались волколаки на обоз — с влажных клыков летели хлопья пены, челюсти клацали. Оборотни наскакивали на магов, силились прорваться к людям. Ужас поднялся тогда в груди у девушки холодной кипящей волной, по всему телу высыпала испарина. Огромные серые звери кидались и хрипели. И вдруг Клесх упал, снесенный мощной тушей. Вот только стоял и уже дикая тварь рвет его, захлебываясь от ярости.
