Наталия Котянова - Красавище и Чудовица (СИ)
Обзор книги Наталия Котянова - Красавище и Чудовица (СИ)
Котянова Наталия
Красавище и Чудовица
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Н.Заболоцкий 'Некрасивая девочка.
Глава 1
В некотором царстве, в некотором государстве жила — была… я. Ну да, а что? Я, конечно, девушка скромная и даже очень, но надо же как‑то начинать! Тем более, для достоверного описания всех моих достоинств никто другой бы и не сгодился. И не потому, что их, достоинств, у меня так уж много. Ну, покладистая, добрая, люблю цветы и вкусно готовить, пою неплохо… Наверное, даже умная, во всяком случае книг прочитала куда больше, чем другие девушки моего возраста. Причём не любовные романы (у меня на них аллергия), а исторические и научные, в том числе даже из университетской программы. Это потому, что библиотекарь наш, старый и бесконечно уважаемый мной гоблин Парасельс долгое время там преподавал, пока на пенсию не вышел. Когда мне было что‑то непонятно (поначалу частенько), он терпеливо и едва ли не с удовольствием объяснял и просвещал. Именно он и сделал как‑то комплимент насчёт ума. 'Редкая ты девка, Синтирелла, редкая! Умница и не зазнайка, не то, что мои бывшие ученики. Я б тебя сразу на второй курс записал. Да только кто ж тебя примет… Ээх!' Невозможно передать, как приятны мне были его слова. Потому что за все мои восемнадцать лет это была чуть ли не первая похвала, которой я удостоилась. Точнее, первая — от мужчины. Правда, очень пожилого и сильно подслеповатого… Откровенно говоря, я была почти уверена, что он отнёсся ко мне так благосклонно именно поэтому. У тех, чьё зрение было в порядке, я популярностью не пользовалась. Совсем. А если быть до конца честной, то начинать следовало бы именно с этого.
Итак, жила — была на редкость некрасивая девушка. Да что там некрасивая — просто чудо какая страшная. Звали её (очень и очень редко) — Синтия или Сина. Но почти всегда прямо так и кричали: в детстве — 'пошла вон, маленькое чудовище!!', а в юности, когда окружающие привыкли и уже не шарахались от меня в ужасе — 'привет — привет, Чудовица!' По сравнению с другими прозвищами звучало почти ласково. Можно даже подумать, что это означало 'чудесная красавица'. Да только вот беда — на зрение я сама никогда не жаловалась и в зеркало смотрелась исправно. Не потому, что обольщалась или надеялась разглядеть хоть одну привлекательную чёрточку, а просто потому, что с детства привыкла выглядеть опрятно. А кто, как не зеркало, подскажет, не оторвалась ли ненароком пуговица, не выбился ли из‑под чепца локон? Пусть я 'ужас — ужас', зато никто и никогда не упрекнёт меня за неподобающий внешний вид.
Всё остальное от меня не зависело. 'Природа — это страшная штука!' — говорил, глядя на меня, выпивоха дядька Гантц с соседней улицы. 'Если она вздумает мстить — то всё! Ик!' — и он красноречиво чертил себе ладонью по горлу и закатывал глаза. Может, это был такой тонкий намёк, что монстрам вроде меня и жить‑то на свете незачем? Не совестно, дескать, одним своим существованием честных людей пугать?!'
Мне было не совестно. Я ещё в детстве прочитала одну мудрёную книгу по философии; многого не поняла, но наткнулась на мысль, которая привела меня в восторг. 'Любое проявление жизни достойно жизни, и судить о том не есть людской удел, а только лишь промысел Света. Другими словами — всякая тварь важна и для чего‑то пригодна. Абсолютно бесполезного не существует и существовать не может, да не всякий то уразумеет. Ибо человек обладает ограниченным умом, а мировой Свет — бесконечным, и не нам, грешным, оспаривать его великие задумки.' Вот оно!! Я — такая же задумка высшей силы! Может, не слишком удачная, но точно для чего‑то нужная! Узнать бы ещё, для чего…
После смерти моей дорогой тётушки Беруши я одна продолжила наше общее дело. Громко сказано, конечно — мы зарабатывали тем, что каждое утро пекли и продавали горячие булочки. С маком, с шоколадом, с сыром и пряными травами — ассортимент у нас был почти такой же, как и в других маленьких пекарнях на соседних улицах. Такой же — да не совсем такой. Не смотря на явную 'антирекламу' в моём лице, наши булочки любили и покупали охотнее, чем у иных миловидных продавщиц. Почему? Как ни странно, именно из‑за меня, а точнее, моей тяги к чтению. В одной старинной книжке по ботанике, рассохшейся и никому не нужной, я случайно обнаружила упоминание о травах, которые в те времена повсеместно использовали в качестве приправ. Сейчас о них благополучно забыли, и мне стало любопытно — будет ли с ними выпечка вкуснее, или наоборот, получится жуткая гадость? Эксперимент неожиданно удался и даже принёс нам с тётей определённую славу среди нашего круга. Кстати, вру, не только нашего, была среди постоянных клиентов и пара богатых купцов. Уж как они прознали про наши булочки, неведомо, но их слуги каждое утро исправно забегали за ними. За прилавком обычно стояла тётя, она и общалась с покупателями. Когда же её не стало, я всерьёз испугалась, что пойду по миру: люди‑то предпочитали думать, что печёт тоже она, а не я, а теперь… По счастью, обошлось. Неделю после похорон я ничего не пекла и не продавала, закрылась дома и плакала. А потом со мной через дверь вежливо поговорили давешние купеческие слуги. Хозяева‑де беспокоятся, соскучились по вкусненькому! Я воспряла духом и вновь приступила к работе. Правда, пришлось нанять в продавщицы соседскую девочку, соответственно, доходы несколько уменьшились, но много ли мне одной надо? На муку да продукты, по чуть — чуть откладывать на ремонт дома и покупку дров на зиму, одежда при моей аккуратности всегда служила долго… А книжками бесплатно (верней, за те же булочки) снабжал всё тот же господин Парасельс. Жить можно!
Жаль только, что моя главная заветная мечта так и не осуществится. Как ни странно, грезила я вовсе не о красивой (или хотя бы самой заурядной) внешности, а об учёбе в Королевском Университете. Ведь от родимого лица при всём желании никуда не деться, а поступить в принципе было возможно. Моих знаний, по заверению старого гоблина, для этого хватило бы с лихвой. Существовало лишь одно препятствие, но зато совершенно непреодолимое — вступительный взнос. Такой, что я со своими булочками накопила бы на него лет через пятьдесят. Смешно. В этом возрасте, чувствую, меня будут волновать совсем другие проблемы… От уплаты взноса освобождались лишь самые родовитые дворяне, а также героические личности (за какие‑то свои особые неназываемые народу заслуги), так что и с этой стороны меня ждал полный и безоговорочный облом. Интересное слово, старинное, правда, смысл от этого не меняется. Так что мечтать о Королевском Университете было делом ещё более безнадёжным, чем о хорошенькой внешности. Со своей страхолюдностью я уже давно как‑то примирилась. А вот учиться хотелось по — настоящему. В нашей библиотеке непрочитанными остались две маленькие полки, их мне надолго не хватит. А что потом?!
