Маруся Карасева - Я слышу тишину
Голос Джонатана дрогнул, и он замолчал. Я поколебалась, прежде чем прервать затянувшуюся паузу.
- А потом?
- А потом все вдруг прекратилось, - сказал он уже своим обычным голосом. - Она просто снова начала говорить со мной, как ни в чем ни бывало. Я был так рад, что больше ни о чем ее не спрашивал. Уже после, намного позже я понял, в чем дело. Маме показалось, что это бунт, что-то вроде заявления, понимаете? Как будто я пытался сказать ей, что не хочу больше играть или что она слишком сильно на меня давит. Услышав "Аллегро", мама решила, что таким образом я выражаю протест. Но я просто хотел ее порадовать. Думал, что так она будет гордиться мной еще сильней, но... Я просто хотел ее порадовать.
Он снова замолчал, а потом осторожно опустил крышку. Не зная, как реагировать, я поддалась безотчетному порыву и положила руку поверх его.
- Это прекрасная мелодия, - искренне сказала я. - И вы изумительно ее играете. Жаль будет, если ваши поклонники не смогут ею насладиться.
- Спасибо, - ответил Джонатан едва слышно. - Может, когда-нибудь я и правда ее сыграю. Однажды, когда она перестанет напоминать о мне грустных временах.
Его глаза были так близко, что я ничего не видела, кроме них. Моя рука все еще лежала поверх его, и он накрыл мои пальцы другой ладонью.
- Могу я спросить? - Джонатан погладил ткань моей перчатки. - Вы всегда их носите?
Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
- Почему? Не хотите прикасаться к грязи?
Его откровенность требовала ответной искренности с моей стороны. Я покачала головой.
- Нет. Это из-за моей сестры. Она меня вырастила. Когда родители погибли, она стала мне и папой, и мамой... Это было тяжело, сейчас я это понимаю - ведь ей было всего восемнадцать, - запнувшись, я взглянула на Джонатана; он слушал со всем вниманием. Кончик носа вдруг нестерпимо зачесался, и мне стоило неимоверных усилий сдержаться от нервного почесывания. Контролировать себя помогало лишь то, что Джонатан смотрел на меня в упор и при этом не выпускал моей руки. Так что я досчитала до пяти и сделала медленный вдох, прежде чем продолжить. - Я постоянно с ней спорила, все делала наперекор - маленькие дети ведь всегда ищут у взрослых слабину. Чем сильнее Мира злилась, тем больше я шалила и капризничала. И однажды, когда я отказалась мыть руки, она сорвалась: притащила в ванную, открыла кран с горячей водой и держала мои руки под водой, пока у меня кожа не покрылась волдырями... Это было так больно, просто ужасно! Но еще хуже было чувство вины: ведь это я своими капризами вынудила ее так поступить. Если бы я вела себя, как полагается, она бы не разозлилась и не вышла из себя, понимаете?
Бросив быстрый взгляд на Джонатана, я осеклась. На него было страшно смотреть: его челюсти сжались, а глаза потемнели. Казалось, он и сам на грани срыва.
- Сколько вам было лет? - с трудом спросил он. - Когда это случилось?
- Года три или четыре... Я не помню. Какое это теперь имеет значение?
Джонатан на секунду зажмурился, точно отгоняя кошмарные видения.
- Вы правы, - он прерывисто вздохнул. - Никакого. Ваша сестра - где она сейчас?
- Умерла.
- Хорошо, - это вырвалось у Джонатана явно непроизвольно, но он тут же овладел собой. - Простите. Я имел в виду - мне очень жаль.
- Все в порядке.
Говоря это, я почти не лукавила. Признаться, он был не первым, кому я рассказывала свою историю. С каждым разом это было чуть-чуть легче.
Джонатан поднял на меня глаза.
- Покажите мне свои руки, - умоляюще сказал он. - Мне нужно увидеть.
И я решилась.
- Хорошо.
Медленно высвободив ладонь из его хватки, я потянула на себя ткань перчатки на указательном пальце. Джонатан не сводил с меня глаз, и я чувствовала себя так, словно раздеваюсь перед ним - вся, целиком и полностью. Ощущение наготы было таким мучительно-острым, что внизу живота у меня незнакомо заныло. Это ощущение не было неприятным - скорее, наоборот.
Палец за пальцем, я снимала перчатку с левой руки, не отрывая глаз от лица Джонатана. Его рот приоткрылся, а грудь вздымалась ощутимо чаще, чем раньше. Когда я одним резким жестом сдернула перчатку, он вздрогнул и подался вперед, чтобы не упустить ни единой детали.
Моя рука была безобразна -- мне даже не нужно было смотреть, чтобы это видеть. Однако Джонатан явно так не думал. Бережно взяв ее в ладони, он прильнул губами к следам ожогов, уродовавшим кожу. Ощутив его прикосновение, я непроизвольно сжала колени.
Стук в дверь заставил вздрогнуть нас обоих.
- Простите, что прерываю, - донесся до меня голос Ярдли. - Ланч готов.
11
День прошел в восхитительном безделии. После ланча Джонатан, как и обещал, устроил мне экскурсию по замку. Слушать истории из жизни английской знати, что веками разворачивались в этих стенах, было интересно и познавательно. Джонатан оказался чудесным рассказчиком. Подозреваю, кое-какие факты в его исполнении обросли дополнительными яркими деталями, но истории от этого выходили порой просто уморительные, так что я совершенно не возражала.
Из замка мы отправились в роскошный сад, встретивший нас неожиданными для этой мрачной местности буйными красками и ароматами цветов и скошенной травы. От окружавшей меня невероятной красоты - и, конечно, от близости Джонатана - голова слегка кружилась, и мой внимательный спутник подхватил меня под руку, оберегая от возможного падения. Обычно чужие прикосновения мне неприятны, но в Джонатане было нечто, что вызывало у меня безграничное доверие и ощущение защищенности. И отстраняться совершенно не хотелось.
Время от времени нас прерывали телефонные звонки. Большинство из них Джонатан пропускал, каждый раз извиняясь за то, что не может выключить телефон совсем, но на пару-тройку ему все же пришлось ответить. Впрочем, надо отдать ему должное, он сворачивал их довольно быстро, явно не желая оставлять меня скучать надолго.
Хотя скуки я совершенно не испытывала. Во время его переговоров у меня появлялась дополнительная возможность полюбоваться Джонатаном, и я с удовольствием ей пользовалась, стараясь, впрочем, не рассматривать его слишком откровенно.
Безусловно, он был одним из красивейших мужчин, что когда-либо встречались на моем пути. Придирчивый наблюдатель, возможно, мог счесть черты его лица грубоватыми, однако исключительное обаяние Джонатана заставило бы уняться даже самого строгого критика.
