Эми Эндрюс - Любовь не выбирает
— Неплохо для рыбы, да?
Али засмеялась и провела пальцами по его шершавой щеке:
— Пожалуйста, скажи, что сможешь опять это сделать. Жаль не использовать оставшиеся презервативы.
Он со смехом поцеловал ее в щеку. Для него это тоже было чем-то невообразимым.
— Возражений нет.
Глава 4
Алейша не помнила, когда так нервничала. Даже во время своей первой самостоятельной операции, когда светило-нейрохирург с репутацией высокомерного хама смотрел ей через плечо и требовал, чтобы она объясняла и обосновывала каждое движение скальпеля и выбор каждого инструмента. Конечно, тогда она сильно волновалась — ведь вся ее карьера была на кону. Но она была уверена в своем умении хирурга.
То, что ждет ее сейчас… Это абсолютно неизвестная ей область.
Тряска в такси не способствовала тому, чтобы успокоиться. Водитель несся с сумасшедшей скоростью, и Али с трудом удерживала в руках картонный поднос с двумя кофейными кружками «навынос». Аромат арабики ударял в ноздри, увеличивая дурноту. Хорошо, что у нее хватило ума не позавтракать — иначе вся еда оказалась бы на полу такси.
Машина подъехала к роскошному небоскребу на берегу реки. Али расплатилась с водителем и осторожно, на дрожащих ногах вышла. Запрокинув голову, она оглядела здание с голубыми зеркальными стеклами. Громадная тень падала на реку Брисбен, стекла выглядели холодными даже в солнечном свете. Еще холоднее и строже, чем операционная.
На негнущихся ногах, вцепившись в поднос с горячим кофе, Али прошла к стеклянным раздвижным дверям. Она вошла в здание и направилась к справочному табло, сверкающему металлом и стеклом. Каблуки громко стучали по полу из мрамора.
Она внимательно изучала табло, ища фамилии Шеррингтон, Уоткинз, Апплби и Доусон, и обнаружила их офис на сорок шестом этаже. Али вошла в лифт. Слава богу, что в лифте никого больше не было. Ей удалось, изловчившись, нажать на кнопку, не уронив поднос и сумку. Лифт плавно и бесшумно поднимался наверх. Али смотрела на свое отражение в задней зеркальной стене, машинально покусывая нижнюю губу, и без того распухшую после памятного уик-энда.
Трудно поверить, что перепуганная женщина в зеркале — это она, Али. Алейша Грегори. Доктор Алейша Грегори.
Но не долго ей оставаться таковой.
Али отбросила настырный завиток, который постоянно лез в глаза, и поправила лацкан на жакете. Странно как-то она себя чувствовала в этом костюме. Черный жакет в узкую бордовую полоску и такие же брюки. Тонкая, цвета красного вина шелковая блузка облегала грудь.
Али с большим удовольствием надела бы джинсы и футболку, но ее мама считала, что для деловой встречи необходимо прилично выглядеть, и после их утреннего телефонного разговора Али просто не могла не принять во внимание наставления Синтии Грегори.
Лифт остановился, и у Али заныло под ложечкой. Сделав глубокий вдох, она вышла из лифта и ступила на толстый ворсистый ковер. Табличка на сверкающей стеклянной двери напротив лифта указывала на то, что она находится перед офисом Годфри Шеррингтона.
Али вошла в фойе и приблизилась к внушительной стойке ресепшн из темного отполированного дерева. Приглушенный свет, кожаная мебель, дорогие растения и еще более дорогие произведения искусства — такое показывают в судебных телешоу.
— Могу я вам чем-нибудь помочь?
Али отвела взгляд от картины, место которой явно в Национальной галерее, и посмотрела на неопределенного возраста секретаршу, своим внешним видом вполне соответствующую элегантности помещения.
— Да. Я… — Голос у нее прервался. — У меня назначена встреча с мистером Годфри Шеррингтоном.
Имя и фамилия Али были уточнены по телефону, после чего ее пригласили присесть.
— Мистер Шеррингтон будет через минуту.
Али села. Ноги ее не держали, и она была рада опуститься в мягкое кожаное кресло, выглядевшее более уместно в мужском клубе для избранных.
Взгляд упал на портрет добродушного седовласого джентльмена. Под портретом табличка — Годфри Шеррингтон. Настроение у Али немного поднялось. Он выглядел так, как и следовало: пожилой, мудрый, умный, опытный. Даже имя Годфри внушало доверие и рисовало образы нескольких поколений юристов, уважаемых адвокатов, может даже королевских.
Ей сказали в дирекции больницы, что он — самый лучший в стране юрист по медицинским вопросам. Глядя на этот портрет, она склонна была поверить такому мнению. Годфри Шеррингтон выглядел как человек, который смог бы отразить аргументы оппонентов всего несколькими саркастическими словами, а затем сесть, похлопать ее по руке и заверить, что все будет в порядке.
И ей действительно помогла успокоиться мысль о том, что рука у Годфри Шеррингтона теплая и морщинистая. Как у ее дедушки.
— Мистер Шеррингтон сейчас вас примет.
Али вздрогнула и едва не уронила поднос. Она встала и последовала за секретаршей к двери в конце холла. Секретарша постучала и распахнула дверь:
— Мистер Шеррингтон будет сию минуту.
Сердце у Али готово было выскочить из груди. Секретарша ушла, и она осталась одна.
Она стояла посередине роскошной, похожей на дворцовые покои комнаты и являла собой ту самую рыбу из пословицы, вытащенную из воды. Огромные окна открывали изумительный вид на небо и на реку. Живут же люди! Ее кабинет в больнице — каморка на двоих, где едва помещался письменный стол, два стула и узкая высокая кушетка для осмотра больных. Али посмотрела вниз, различив паром Ривер-Кэт, направлявшийся к Южному берегу — центральному деловому району Брисбена. Паром причалил, и на набережную стали высаживаться пассажиры, издали похожие на муравьев. Они наслаждались солнечным утром. Али отдала бы все что угодно, лишь бы оказаться там с ними и ни о чем не беспокоиться.
Проследив глазами извилистую прибрежную дорожку, она вдруг поняла, она видит «Ривер Бриз» — гордость и радость Кэт. И ее, Али, теперешнее убежище от рухнувшего мира.
Макс вымыл руки и вгляделся в свое отражение в зеркале. Он стал небрежно одеваться, когда его жизнь полетела под откос. В ультраконсервативном мире юристов на его стиль одежды смотрели неодобрительно, но, поскольку он был одним из главных лиц в уважаемой юридической фирме, — не говоря уже о том, что считался первоклассным и серьезным адвокатом, — это давало ему право одеваться так, как ему заблагорассудится.
Разумеется, его прапрапрадед Годфри Шеррингтон Первый не одобрил бы этого. Но в тридцать пять лет Макс давно перестал обращать внимание на то, что думают другие. В особенности последние полтора года.
