Инга Берристер - Время надежд
Правда, он сначала сомневался, и мне понадобилось некоторое время, чтобы его убедить. Мейбл снова уставилась на дочь.
– Неужели? – тупо пробормотала она, только чтобы не молчать.
Бросив на нее испытующий взгляд, Одри неохотно признала:
– Ладно, ты права, наверное, мне следовало сначала спросить тебя. Но я боялась, что, если расскажу тебе все как есть, ты выдвинешь массу доводов против. Представь себе, один из твоих любимых писателей читал нам лекции, и я узнала, что ему понадобилось собрать материал для новой книги здесь, в наших краях, и он ищет у кого остановиться. Я подумала, что это самый подходящий повод пригласить его к нам. Каюсь, мама, я виновата, но ты не можешь меня теперь подвести! Честное слово, Ричард не причинит тебе хлопот, ты даже не заметишь его присутствия, – добавила она, совершенно не обращая внимания на выражение лица матери. – Можешь поселить его в комнаты дедушки. Там есть ванная, а главное – кабинет. В любом случае его наверняка большую часть времени не будет дома. Ричард говорил, что хочет съездить в Госворт. Мама, ты только подумай, когда выйдет его новая книга, как будет приятно сознавать, что она написана здесь. Ты сможешь повесить у двери мемориальную табличку с надписью: «Здесь работал Брайан Чедуик».
– Брайан Чедуик? – Мейбл ничего не понимала. – Но его же зовут Ричард Барраклоу?
– Да, это его настоящее имя, но пишет он под псевдонимом Брайан Чедуик. Кажется, Чедуик – девичья фамилия его матери, а Брайан – второе имя.
Мейбл в растерянности невольно схватилась за голову. Значит, Ричард – это не кто иной, как Брайан Чедуик, один из моих любимых писателей, и Одри пригласила его погостить, пока он собирает материал для новой книги. Брайан Чедуик – любовник моей дочери… Мейбл вспомнились амурные сцены из его романов, написанные мастерски, с тонкой ненавязчивой чувственностью, и сердце кольнула постыдная зависть, к которой примешивалось не менее постыдное негодование, что это мастерство и утонченность растрачиваются впустую на совсем юную, живую и задорную девушку.
Господи, как я могла подумать такое! Усилием воли Мейбл прогнала вредные, пагубные мысли, на которые просто не имела права. За ее спиной послышался изумленный голос Одри.
– Что с тобой случилось? Я-то думала, ты будешь в восторге…
Услышав в голосе дочери любовь и искреннюю заботу, Мейбл постаралась забыть о недостойных чувствах и лукаво прищурилась.
– Помнится, когда ты принесла из сада улиток и выпустила их на кухне, ты тоже думала, что я приду в восторг!
– Но ты же сама жаловалась, что они объедают твои цветы, а убивать их тебе было жалко. Хотя, кажется, ты тогда пригрозила убить вместо улиток меня.
Мать и дочь рассмеялись, напряжение спало, у Мейбл от смеха даже выступили слезы на глазах.
– Ах, Одри, – слабо запротестовала она, смахивая слезы, – я не могу…
Мейбл собиралась сказать, что не может жить в одном доме с ее любовником, но в этот момент в кухню вошел Ричард. Он пристально посмотрел сначала на хозяйку дома, потом так же пристально – на Одри.
Мейбл вдруг осознала, что лицо ее раскраснелось, на глазах выступили слезы, и поскорее отвернулась к плите, тем более что пудинг давно пора было ставить в духовку.
Одри, стараясь отвлечь внимание гостя от замешательства матери, воскликнула с наигранной бодростью:
– Ричард, я только что раскрыла маме твою тайну. Знаешь, она в восторге от того, что ты у нас остановишься, только ей не хватает смелости сказать об этом самой, она онемела от благоговения. Ей не терпится похвастаться новостью перед всеми подругами, правда, мам?
Мейбл вспыхнула. Возможно, отец все-таки был прав, когда пенял ей за чрезмерную снисходительность по отношению к дочери. Она закрыла духовку и с укором взглянула на Одри.
Но тут вмешался Ричард:
– Я вам очень благодарен, Мейбл. Честно говоря, поначалу, когда Одри предложила мне остановиться у вас, пока я буду работать над новой книгой, у меня были кое-какие сомнения. Конечно, с вашей стороны весьма великодушно предложить мне приют, но я побаивался, что Одри могла невольно приукрасить картину. На самом деле писатели – не слишком приятная компания, особенно когда они работают. Должен признаться, как только я вас увидел, то сразу же понял, насколько необоснованными были мои опасения. Мне стало ясно, что, вопреки довольно спорным высказываниям вашей дочери, вы – в высшей степени разумная женщина.
Слушая речь Ричарда, Мейбл едва не раскрыла рот от удивления.
– Здорово! – радостно захлопала в ладоши Одри. – Я рада, что вопрос решен, вот только, Ричард, тебе придется перебраться в другую спальню. Мы с мамой решили, что там тебе будет гораздо удобнее. Во всяком случае, кровать там больше, чем в той комнате, которую я тебе только что показала.
От Ричарда не укрылось замешательство Мейбл, которая стала просто пунцовой. Женщину захлестнула волна стыда и отвращения к себе. Господи, только бы он не догадался, о чем я подумала! Одри слишком молода, неопытность и типично юношеский эгоизм мешают ей понять чувства матери. Она не догадывается, какую жгучую, горькую зависть испытываю я к ней. Одри ни на миг не придет в голову, что меня охватывает самое настоящее отчаяние, когда я представляю ее и Ричарда на старинной двуспальной кровати, словно специально созданной для пылких любовников.
Но отчаяние Мейбл было вызвано не только тревогой за безопасность дочери, как ей поначалу казалось. Нет, истинная причина куда менее благородна. Ее отчаяние было рождено ревностью. Черной, мучительной, смешной в своем безумии.
Дело сделано. Наконец Мейбл заставила себя взглянуть правде в глаза. Представляя Одри и Ричарда на этой огромной кровати, она завидовала собственной дочери, завидовала тому, что Ричард желает ее. Что со мной происходит? – недоумевала Мейбл. Неужели я всерьез хотела бы поменяться местами с дочерью? Неужели мне могло даже на секунду прийти в голову, что Ричард сочтет меня привлекательной, желанной? Это абсолютно невозможно, достаточно хотя бы сравнить нас с Одри.
Одри – девятнадцать, мне тридцать шесть. Я рожала и кормила грудью – между прочим, того самого ребенка, что стоит сейчас передо мной. Теперь этот ребенок превратился в настоящую женщину, притом прекрасную, вступающую в пору своей наивысшей привлекательности и власти, тогда как я… Да, для меня это упоительное время позади. Правда, моя фигура по-прежнему стройна на зависть подругам, но все же это не девичья фигура. Моей коже недостает того прозрачного сияния молодости, которое отличает кожу Одри, черты моего лица лишены юношеской мягкости, которая все еще присуща Одри. Ни один мужчина в здравом уме не предпочтет меня Одри, тем более – мужчина, который своим выбором уже ясно дал понять, что предпочитает прелесть молодой плоти.
