Елена Арсеньева - Прекрасные авантюристки (новеллы)
Бедная Шахерезада…
На эту новую сказку Голицын только головой покачал и устроил узнице очную ставку с Доманским. Шляхтич признался, что в разговорах с ним она и впрямь называла себя дочерью Елизаветы Петровны.
Шахерезада бросила на него только один взгляд, но какой!..
— Никогда и ничего подобного серьезно я не говорила и никаких мер для распространения слухов таких не предпринимала! — отчеканила она.
Доманский опустил голову. В раскосых глаза Шахерезады мелькнуло странное выражение. Голицын подумал было, что это жалость, но с чего бы вдруг?..
— А впрочем, — пожав плечами, снисходительно сказала вдруг узница, — Доманский беспрестанно приставал ко мне со своими несносными вопросами: правда ли, что я дочь императрицы? Он надоел мне, и, чтоб отделаться от него, быть может, я сказала ему в шутку то, что он теперь говорит. Теперь я хорошенько не помню.
Голицын опустил голову, чтобы скрыть восхищение, которое невольно промелькнуло в его лице. Теперь он понимал, почему Шахерезада постоянно отказывается от брака с Доманским, о котором тот униженно молил даже в заточении. Теперь понимал, почему высокомерно называет его «жалким человеком»!
Да, эта женщина была сильнее всех своих мужчин, вместе взятых!
Между прочим, это испытал на себе и граф Орлов.
Да-да, однажды он побывал в Алексеевском равелине. Неведомо, сделал ли он это по собственной воле, хотя едва ли. Наверняка императрица настояла, чтобы он склонил к покаянию бывшую любовницу.
Свидание состоялось tкte-б-tкte и явилось для графа тяжким испытанием. Тюремщик слышал, как пленница топала ногами и кричала на гостя. Разумеется, разговор шел не по-русски, но тюремщик запомнил одно выражение: «O Dio mio!»
Наконец граф выскочил вон из камеры. Несколько мгновений постоял с опущенной головой, а когда вскинул ее, лицо его ровно ничего не выражало. Размеренной поступью он удалился.
Больше они не видались.
Допросы шли своим чередом, хотя и видно было уже давно, что толку от пленницы не добиться. Однажды фельдмаршал Голицын решил поймать ее на байках о воспитании в Персии и спросил, знает ли она восточные языки.
— Да, я знаю по-персидски и по-арабски, — гордо отвечала Шахерезада.
— Не сможете ли вы написать мне на этих языках несколько фраз, которые я вам скажу по-французски?
— С большим удовольствием, — отвечала пленница и, взяв перо, написала продиктованную фразу непонятными фельдмаршалу буквами. Потом пояснила: — Вот это по-арабски, а вот это по-персидски.
На другой же день князь Голицын показал бумагу знатокам восточных языков. Отыскать таких людей не составило труда в Коллегии иностранных дел и в Академии наук. Однако люди сведущие — а их было несколько — единогласно объявили, что ни к арабскому, ни к персидскому языку письмена сии не имеют отношения.
— Что это значит, сударыня? — сурово вопросил Голицын.
— Это значит, — насмешливо отвечала Шахерезада, — что спрошенные вами люди не умеют читать ни по-персидски, ни по-арабски!
«Действовать на ее чувство чести и стыд совершенно бесполезно, — доносил Голицын императрице после сего разговора. — Одним словом, от этого бессовестного создания ничего не остается ожидать. При естественной быстроте ее ума, при обширных по некоторым отраслям знаний сведениях, наконец, при привлекательной и вместе с тем повелительной ее наружности нимало не удивительно, что она возбуждала в людях, с ней обращавшихся, чувство доверия и даже благоговения к себе».
При этом фельдмаршал присовокупил:
«Пользующий ее доктор полагает, что при продолжающемся постоянно сухом кашле, лихорадочных припадках и кровохаркании жить ей осталось недолго…»
…Да, Шахерезада готова была рассказывать свои сказки сколь угодно долго, однако наступила ей пора прекратить дозволенные речи.
В ноябре она родила сына. Как это часто бывает с больными чахоткой, состояние ее после разрешения от бремени ухудшилось. К ней пришел православный священник, знающий по-итальянски. Он принужден был впоследствии открыть тайну исповеди, однако это ничего не прояснило. Шахерезада уверяла, задыхаясь, что у нее не было никаких преступных замыслов, а значит, не могло быть и соучастников. Она клялась при этом Богом… Ну что ж, она ведь в жизни ни во что не верила и могла клясться чем угодно!
4 декабря 1775 года она покинула этот мир и унесла с собою все свои неоткрытые тайны.
Те же солдаты, которые бессменно стояли при ней на часах, выкопали во дворе Алексеевского равелина глубокую яму и без всякого обряда зарыли в нее тело «всклепавшей на себя имя Елизаветы».
* * *Судьба спутников Шахерезады сложилась не столь трагично, как можно было ожидать. Слуг отпустили. И Доманский, и Чарномский были помилованы и высланы «в свое отечество с выдачею им вспомоществования по сто рублей каждому и под клятвою вечного молчания о преступнице и своем заключении». Как ни странно, одним из доводов для помилования сообщников самозванки стало то, что они были «увлечены страстью к ней». Да, именно любовь смягчила Екатерину, которая решала судьбу злосчастных шляхтичей. И именно любовь ожесточила императрицу, когда она отвернулась от человека, который завлек авантюристку «Елизавету» в сети.
В день подписания Кучук-Кайнарджийского мирного договора в июле 1774 года граф Алексей Орлов получил титул Чесменского, похвальную грамоту, серебряный сервиз и шестьдесят тысяч сребреников в рублевом эквиваленте. В Царском Селе в его честь был воздвигнут памятник из цельного куска уральского мрамора (мармора, как писали в те поры!), а на седьмой версте от Петербурга поставили, в ознаменование Чесменской победы, церковь Иоанна Предтечи, при ней — Чесменский дворец, выстроенный в восточном стиле. Однако императрица настолько явно не желала видеть героя Чесмы (и Ливорно!), что тот более не показывался в Петербурге и жил в Москве до последних лет царствования Екатерины. Вел он жизнь столь разгульную, что о ней еще и в последующем столетии ходили предания.
Чем же объяснялась подчеркнутая холодность императрицы к человеку, который столь блистательно исполнил ее поручение? Видимо, Екатерине как женщине было отвратительно то чрезмерное усердие, которое проявил Алексей Григорьевич. Может быть, было бы довольно, когда бы Орлов просто выкрал, тайно захватил Елизавету Всероссийскую?
Да, наверное, и впрямь справедливо рассудила судьба, что эта великая лгунья сама стала жертвой бесстыдной лжи. Но это была ложь о любви, оттого так тяжело понять и простить Алексея Орлова. И даже императрица, которая была ему столь многим обязана, не вернула ему милости.
