Тесс Стимсон - Цепь измен
— Кейт, все в порядке. — Она оборачивается к медсестре. — Девушка может идти?
— Вы будете с ней, доктор Стюарт?
Элла кивает:
— Я оставлю ее с собой на дежурстве. Она принимала какие-нибудь лекарства?
— Только кодеин от спазмов. Боюсь, она слишком поздно передумала, — тихо произносит врач. — Теперь шейка матки может расшириться самостоятельно. После выкидыша ей нужно будет прийти на чистку — чтобы внутри матки ничего не осталось. Теперь самая большая опасность — инфекция…
— Понимаю, — спокойно говорит Элла. Потом крепко обнимает меня.
— Мне так жаль, — всхлипываю я, уткнувшись ей в плечо. — Я поступила так глупо! Я все испортила! Я не знала, кому позвонить. Папе я сказать не могла — он бы во мне разочаровался. Он обвинил бы во всем маму, и ей бы пришлось вернуться из Италии…
— Шшш… Кейт, все хорошо. Теперь я здесь. Все будет хорошо, мы справимся. — Она отпускает меня и берет мою сумку. — Как думаешь, сможешь сама дойти до машины? Тут недалеко.
Киваю.
— Элла, вы ведь не скажете папе?
— Ты что, забыла? Я же врач. Мы как священники — не имеем права никому ничего говорить.
— Я потеряю ребенка, правда?
— Да, милая, — с сочувствием говорит Элла. Она помогает мне спуститься по лестнице и медленно под руку ведет к подземной стоянке. Ноги у меня словно ватные, и теперь, когда начала отходить заморозка, мне кажется, что в меня засунули раскаленную кочергу.
— А я смогу родить еще?
По Эллиному лицу пробегает тень. Она неуютно поеживается, словно от холода.
Потом вроде бы берет себя в руки и оборачивается ко мне с подбадривающей улыбкой.
— Нет никаких причин для обратного. Особенно если мы постараемся избежать инфекции. А потом следует поразмыслить о контрацепции, Кейт. Твоим родителям не обязательно это знать, но ты не должна подвергать свое здоровье такой опасности.
В соседнем квартале раздается вой полицейской сирены. Элла коротко сверяется с часами и закидывает мою сумку себе на плечо.
— Можно задать вам личный вопрос? — после некоторого раздумья спрашиваю я.
— Полагаю, теперь мы знаем друг друга вполне достаточно, верно?
— Почему у вас нет детей?
— О, Кейт! Как ты неосмотрительна!
— Извините. — Я закусываю губу. — Не рассказывайте, если не хотите.
Она вздыхает:
— Да нет, я не против. Похоже, сегодня пришло время делиться тайнами. Так. Нам на ту сторону. Подождем. — Она нажимает кнопку, и мы ждем, пока светофор переключится. — Я никогда не хотела детей от мужа. Можно было бы целый год потратить на выяснение причин — и так до них и не докопаться. Первая причина в моих родителях — они не были готовы к моему появлению. Вторая — во мне: я хотела сделать карьеру, доказать что-то самой себе. А третья — во мне и в Джексоне. Я всегда знала, что любила его меньше, чем он заслуживал. И мне казалось неправильным приводить ребенка в подобный мир — почти под ложным предлогом.
Светофор моргает, разрешая нам пройти. Мы обе не делаем ни шагу.
— А как же папа? Вы любите его достаточно сильно?
Она сглатывает комок в горле.
— Слишком поздно, Кейт. Я встала на пути у твоих мамы с папой, хотя не должна была этого делать. Теперь у них появился шанс…
— Мама бросила папу, — без обиняков сообщаю я. Элла подскакивает, словно я дала ей пощечину.
— Она узнала обо мне?
— Нет, — качаю головой я. — В конце концов, выяснилось, что никто не виноват.
Мы пропустили сигнал светофора. Элла опять нажимает кнопку.
— Теперь вы с папой опять сойдетесь?
— У меня не может быть детей. В юности я перенесла инфекцию, — задумчиво продолжает Элла, словно не слышала моего вопроса. — Вот почему так важно тщательно следить за тобой. Нельзя допустить, чтобы ты когда-нибудь оказалась в моем положении. — Она печально улыбается. — Странно, правда? Я имею в виду, что никогда в жизни не была менее готова родить ребенка — и никогда не хотела его более чем сейчас.
— Я бы отдала вам своего, — поддавшись порыву, говорю я, — если бы только…
— О, Кейт…
Раздаются гудки, побуждая нас идти. В двух улицах впереди все запружено полицейскими машинами. Уже собираюсь ступить на перекресток, как на красный свет, бухая музыкой из открытых окон, проносится машина с форсированным двигателем и высокой подвеской. Из окна вылетает банка из-под пива и, совершив несколько прыжков по мостовой, останавливается возле моего ботинка.
— Почти попал, — хихикаю я. Глаза у Эллы округляются. — Как думаете, мы могли бы…
Договорить я не успеваю.
17
Элла
Дождь идет уже полчаса. Ночной воздух пахнет мокрой травой и городскими улицами. Запах Лондона. В отдалении часы бьют одиннадцать. Легкий ветерок перебирает листву боярышника, осыпая меня мокрыми цветками. Я поплотнее запахиваю кимоно. Чуть дальше по улице заводят мотор; машина срывается с места и несется в темноту.
Купер притягивает меня к себе и целует на прощание. Я вдруг осознаю, что никогда не встречала человека, который умел бы столь многое выразить с помощью нескольких слов.
— Уверен, что тебе не нужно такси?
Он мотает головой, закидывая на плечо видавший виды рюкзак. Ветер прижимает полы кимоно к моим ногам.
— Ты… ты, по крайней мере, дашь мне знать, что с тобой все в порядке?
— Я в порядке, — просто заявляет он.
Смотрю ему вслед, пока он не скрывается за углом. Он уходит не оборачиваясь. «А чего ты ждала, Элла? Цветов и клятвы в вечной любви?»
Позже, приняв душ и надев старенькую пижаму, наливаю себе виски и забираюсь на диван. На моих коленях лежит кипа писем Джексона. Купер отдал мне их три дня назад, по приезде, но я до сих пор так ни одного и не прочла. Конечно, отчасти из-за Купера; в основном же — из-за собственного малодушия. Что я обнаружу в этих письмах? Что почувствую?
Верчу связку в руках. Теперь я понимаю: Купер отдал их мне не с целью причинить боль. Я должна прочесть их, чтобы вернуться к нормальной жизни.
Стянув резинки, скрепляющие пачку, пробегаю пальцами по конвертам. Здесь, по крайней мере, десятка три. Я и не знала, что Джексон писал настоящие письма, — скорее в его стиле были электронные и эсэмэс. Впрочем, криво улыбаюсь сама себе, у Купера ведь наверняка нет компьютера.
Первое письмо датировано мартом 1997 года — тем самым месяцем, когда мы повстречались; последнее — четырнадцатым февраля нынешнего года.
Невольно вздрагиваю. Джексон написал его в день смерти.
Глотнув подкрепляющего виски, выдергиваю из конверта первое письмо.
Чувство стыда столь жгучее, что я едва не выскакиваю из собственной шкуры. Все это время Джексон знал. Семь лет. Каждый раз, когда я, глядя ему в глаза, скармливала очередную ложь, каждую ночь, когда я говорила, что допоздна задержусь на работе, он знал — и не говорил ни слова.
