Елена Арсеньева - Госпожа сочинительница (новеллы)
Она горевала о Лермонтове, но горевала и о себе. Смерть ужасна, жестока, да… но хороша и милосердна хотя бы тем, что лечит все страдания. А между тем не было в жизни знаменитой поэтессы и счастливой матери семейства, светской дамы, предмета поклонения множества мужчин, графини Евдокии Ростопчиной дня, когда бы она не страдала!
Слезы былые, слезы чужие.
В душу вы льетесь жгучею лавой.
В сердце впились вы тайной отравой.
Больно от вас мне, слезы былые!..
След ваш изглажен; даже забыта.
Ваша причина – рана живая.
Горькая дума: рана закрыта, –
Думу сменила радость младая!
Я же ревную!.. Страсти порукой.
Слезы не льются, мне дорогие…
Вас я купила б пыткой и мукой.
Вас мне завидно, слезы былые!..
Она никак не могла отделаться от воспоминаний об Андрее Карамзине! В конце концов ее уныние стало переходить в черную меланхолию, и граф Ростопчин повез жену за границу – развеяться. Что характерно, сделал он это по горячему настоянию матери, всерьез обеспокоенной состоянием духа и нервов madame Eudoxie. Графиня Екатерина Петровна очень беспокоилась за семейное счастье сына, потому что неожиданно полюбила его детей. И она тоже не делала никакой разницы между девочками, прижитыми невесткой от Карамзина, и родным внуком. Более того, она обожала Лидию и дружила с ней по-взрослому, с полным доверием. Спустя много лет Лидия, которую тоже не минует семейное литературное поветрие (писали среди Ростопчиных не только Евдокия Петровна, но и сама графиня-старшая, и ее дочь, упоминавшаяся французская писательница Софи Сегюр), и она, повзрослев, напишет не только несколько повестей («Падучая звезда», «Красотка» и другие), пьес, книг для детей, где многое почерпнуто из воспоминаний детства, но и мемуары «Правда о моей бабушке», а также «Семейные воспоминания».
Словом, как сложно ни относилась старшая графиня Ростопчина к Евдокии, она всеми силами радела о сохранении семьи сына. Екатерина Петровна решила, что совместное путешествие на юг оживит давным-давно угасшие чувства супругов, привяжет их друг к другу, вновь объединит совместными заботами.
Ну что же, она, в принципе, не ошиблась: вернулись Ростопчины в Россию и впрямь объединенные общими заботами. Однако к воскрешению угасших чувств это не имело никакого отношения.
Впрочем, обо всем по порядку.
Итак, тронулись они в Европу, северо-западных берегов которой решено было достичь с помощью… чуда света – парохода.
К дальнему берегу древней, мудрой Германии, – морем.
Славным войной и торговлей в истории мира и страшным.
Повестью бурь знаменитых в преданьях старинных и новых.
Завтра, прядая по волнам спокойным, без помощи ветра.
Собственной тайною силой кипя и стремяся, пойдешь ты.
Стройная дива-громада, вымысл и честь пред веками.
Нашего века!..
Встретившись в Риме с Гоголем, с которым графиня Евдокия была хорошо знакома, она показала ему свое новое стихотворение, вернее, аллегорическую балладу «Насильный брак» (другое название – «Старый муж»), написанную в форме диалога между мужем и женой.
Написанная в пути, между Краковом и Веной, баллада сия показалась Гоголю исполненной острых политических намеков на угнетенное положение Польши в составе Российской империи. Прошло уже больше десяти лет со времени подавления Варшавского мятежа 1830 года, однако так называемые «передовые люди России» по-прежнему считали своим долгом возмущаться усмирением сего безобразного бунта. Ну, в самом же деле, ежели эти люди не станут чем-нибудь возмущаться, кто же впредь посчитает их передовыми?!
Графиню Евдокию Петровну положение «братьев-славян» волновало в последнюю очередь. Прежде всего ее тревожила жизнь собственного сердца и печальное (на самом-то деле – не столь уж печальное, бывает куда хуже!) положение жены, не любящей своего супруга. Объяснением причин, побудивших ее написать балладу, могут служить вот эти строки о женщине, о женской доле – некоторым образом ее жизненное и творческое кредо: «Кто сводит ее (женщину) с пьедестала, чтобы не поклоняться перед ней, как перед богиней, недоступной и гордой, но поставить ее в уровень с собой, своими требованиями и привычками, а потом согнуть ее, сломать ея гордость и бросить на колени, как рабу бессловесную и беззащитную… Messieurs, vous savez ce que vous faites,[31] и если женщина точно виновна и точно совратилась с прямого пути, я всегда не к ней обращаю порицанье, а ищу за нею настоящего виновного, т. е. мужчину. Вследствие такого убежденья я держу перо в руке как орудие, единственно нам данное против вас; я стараюсь воспроизводить женщин наиболее интересными, а мужчин как можно пошлее…
Такую женщину труднее обмануть, труднее переломить; она борется с мужчиною и тогда только признает в нем господина своего, когда ум и сердце ее найдут в нем нечто выше и лучше себя. За то им и не житье в мире, и клевета преследует их до гроба, употребляя оружием против них даже самые их добрые качества…»
Строго говоря, в данной ситуации Евдокия Петровна больше играла в страдание, чем страдала, но в балладе «Насильный брак» поиграла одновременно в то и другое страдание: любовное и политическое.
Однако разговор с Гоголем, который увидел в поэме политические намеки, открыл ей глаза. Ростопчиной захотелось причислиться к «передовым». Недолго думая, она посвятила свою балладу «Мысленно – Мицкевичу», чем априори придала ей однозначный и одиозный политический оттенок.
А Гоголь посоветовал:
– Пошлите в Петербург: не поймут и напечатают… Вы не знаете тупости нашей цензуры, а я знаю. Пошлите!
Политическое тщеславие заело графиню Евдокию Петровну, и она отправила стихи в «Северную пчелу». Было тут и еще кое-что: ей хотелось поразить своей смелостью Андрея Николаевича Карамзина!
В это самое время до нее дошло известие, которое стало для нее новым ударом и вновь навело на мысль о своей неудавшейся жизни: ее бывший возлюбленный (на возвращение которого Евдокия Петровна не переставала надеяться!) бросил наконец-то беспутный холостой образ жизни и решил жениться.
И на ком, о господи?! На Авроре Демидовой, урожденной Штернваль!
Более зловещей спутницы жизни он выбрать не мог… ну вот разве что женился бы на самой Смерти. И это при том, что более очаровательного и добродетельного существа невозможно было бы отыскать при всем желании…
Ее безукоризненная красота обладала даром сводить мужчин с ума.
