Валентин Афонин - Однажды навсегда
Пустота порождает пустоту — плохо наше дело, генацвале…
В кармане куртки вдруг нашлись потерянные спички.
Он бросил коробок на стол к сигаретам и поплелся в прихожую, разделся, переобулся в шлепанцы, машинально продолжая перемалывать мозгами зерна истины.
Ничего, ничего. «Прежде чем писать, я должен жить», — неплохо сказано.
Но, кроме жизненного опыта, нужен, конечно, и опыт осмысления опыта.
Ну и пусть эти пробы — жизни и пера — будут пока подготовкой к тому настоящему, что рано или поздно созреет в душе и мозгах, если созреет. А неудачи естественны и, видимо, необходимы.
Все мы рождаемся смехотворно беспомощными, но терпение, внимание и труд, коллега: если есть в тебе тот самый божий дар, хотя бы и с яичницей вперемешку, то когда-нибудь твоя абракадабра преобразится в стройный звукоряд.
Легко сказать, конечно…
…Кстати, еще раз о предчувствиях.
Мне кажется — и даже не кажется, а совершенно определенно помнится, — что с тех пор, как мы расстались с моей заносчивой незнакомкой, о чем бы я ни думал и чем бы ни занимался, я постоянно — во всем или при всем, или сквозь все — ощущал ее незримое присутствие.
Нет, как и всякий уважающий себя человек, я, конечно, прикинулся шлангом и некоторое время вроде бы существовал вполне самостоятельно, но ее симпатичный, хотя уже и подзабытый, неуловимо переменчивый образ, как мысль или как дух, витал в моем воображении и словно поощрял меня в моих поступках и помыслах. Ведь если б не она, эта дама с собачкой… хотя какая она дама — девчонка зеленая… Если б не эта девчонка с черной собакой, то я, наверно, еще долго тянул бы, мямлил, изворачивался, как и раньше, обреченно заглядывая в унылую перспективу своей жистянки, «ну ее в болото», а тут — почти внезапно Бах — и Мендельсон.
И вот — пока я искал на кухне, чем «заморить червяка», пока жевал корку хлеба, запивая вчерашним кефиром из пакета, — в моем легкомысленном черепке зародилась и мгновенно созрела дикая мысль: позвонить… позвонить и сказать… ну неважно, можно и промолчать, но проверить хотя бы: она или не она?..
Слегка помаявшись в сомнениях, я тщательно набрал этот странный, подозрительно легкий гибрид из двух номеров, но вдруг, слушая гудок в трубке, живо представил себе пронзительный звонок среди сонного царства на том конце провода. И, честное слово, даже дернулся, чтобы нажать на рычаг и прекратить свою дурацкую затею.
Но, видно, я не очень этого хотел и потому не успел: там почти сразу взяли трубку, и я услышал ее уникальный басок: «Алло?..»
Конечно, моя назойливость могла мне выйти боком.
Но отступать уже было поздно…
* * *— Але, извините, пожалуйста, я вас не разбудил?
— А кто это, простите? — Будто бы не узнала!
— Да вы меня, наверно, еще помните. Я сидел сегодня с вами на вашей любимой обшарпанной скамейке и все острил невпопад.
— A-а, ну как же, помню, помню.
— Ну вот, прекрасно, и я вас помню. Даже очень.
— Спасибо, я тронута. И тоже очень. И даже.
— Ну, класс! Значит, у нас все поровну, фифти-фифти, можем обменяться. — И вдруг, кажется, даже для самого себя неожиданно, отчебучил: — А кстати — правда: приезжайте ко мне! Если, конечно, вы мне доверяете и если вас отпустят.
— То есть, — с усмешкой. — Сейчас?
— Ну да! А что такого?
— Очередной тонкий юмор?
— Да нет, какой же тут юмор? Правда. Приезжайте и все.
— А вы хоть знаете, который час?
— Да знаю, знаю, в том-то и дело. Я бы, может, и сам к вам напросился, но у вас мама, неудобно, неправильно поймет, прогонит еще, чего доброго. А у меня никого. Даже тараканов нет, просто жуть как одиноко. Приезжайте, правда. Вам ведь тоже не спится, я чувствую. А здесь хоть музыку послушаем, поболтаем. Видака у меня, правда, нет, компьютера тоже, но зато есть кофе. Сварганим, я умею, меня турки научили, приезжайте. А станет скучно — уедете, сразу же уедете, я провожу. Але?..
— Да, да, я слышу. Так вы это все серьезно?
— Абсолютно. Я забыл вам сказать: между нами два шага и никакого мошенства, клянусь. Кинотеатр «Пионер» на Кутузовском знаете? А мой дом — через дом!.. — И, словно малое дитя, загоревшись фантастикой, стал подробно объяснять, как лучше проехать, а еще лучше пройти, дом номер такой-то, квартира такая-то, на четвертом этаже, подъезд без кода — сломан, и так далее. Предложил даже встретить у ее же дома и провести под своей охраной, только бы она согласилась.
— Ну нет, — ответила она с усмешкой. — Встречать не трудитесь. Уж как-нибудь сама, если что. Сидите дома, варите свой кофе.
— Так вы придете?!
— Может быть, когда-нибудь, не знаю, в другой раз. Спокойной ночи.
— Ну почему?! — завопил он. — Приходите, тут же рядом! Что вас смущает? Я жду вас, правда!.. — И, услышав короткие гудки, чуть не заплакал от досады и обиды. Ну зачем же она так-то, даже не дослушала. И что он такого предлагал? Может, он первый раз в своей жизни ни о чем таком и не думал!..
И со злостью бессилия постучал трубкой по деревяшке стола.
Ох, примитив!
А ведь могла бы, кажется, если бы была хоть немного поразвитей, дурочка зеленая, могла бы понять и просто приехать.
Ну что, в самом деле, посидели бы, полялякали — и вернулась бы к своей маме, пожалуйста!..
Хотя, конечно, с другой стороны, он и себе удивлялся.
Так глупо попался, поверил, а ведь она уже наверняка была в своей детской постельке.
И как ему вообще пришло это в голову?..
Он послушал трубку, не сломал ли чего, нажал на рычаг — отпустил: гудок, все в порядке.
И вдруг, упрямо поджав губы, снова стал накручивать диск, и снова там почти мгновенно сняли трубку:
— Алло? — испуганный полушепот, а почему бы ей так пугаться, если она еще не спит.
— Извините, — проговорил он, тоже почему-то волнуясь. — Я не успел вам сказать. Я все-таки жду вас, вы знайте, и буду ждать до утра. Надумаете — приходите, я жду. — И еще раз назвал номер дома и квартиру.
Но это был всего лишь моментально рассчитанный мстительный жест: ему хотелось хоть как-то отыграться и показать ей, что он не только не выбит из седла, но и остался своим в доску, несмотря ни на что.
И вдруг она сказала тихо:
— Хорошо…
Он удивился, послушал, не скажет ли она еще что-нибудь, и добавил, уже просто рисуясь:
— Я жду вас, вы поняли? И пожалуйста, не сомневайтесь.
— Хорошо… — И опять — молчание.
Так и не решив для себя, что же означает такая странная ее покладистость, он первый осторожно положил трубку.
А может, его звонок прервал какие-нибудь там домашние дела-заботы, и потому она отвечала так загадочно односложно?
