Энн Саундерс - Круги судьбы
— И что потом?
Едва заметная краска проступила на его лице, и секунду он выглядел как человек, взваливший на себя груз непомерной тяжести.
— А потом, когда ты поспишь и отдохнешь, мы пойдем за покупками и купим все, что ты не уложила в большой чемодан, который я привез с собой. Если, конечно, твоя нога позволит.
— Я же сказала, что мне сейчас намного лучше. — От чувства вины у нее даже мурашки побежали по спине — дразнить Эдварда было не просто подло, это было ошибкой. Но тем не менее, он все равно обращается с ней как с ребенком!
Рука Эдварда уже лежала на ручке двери, когда Анита окликнула его:
— Эдвард, мне двадцать два года.
— И что ты хочешь этим сказать?
— Я выросла. Я женщина.
— Я знаю, что ты женщина.
— Да? А я еще гадала. Мне даже хотелось показать тебе свое свидетельство о рождении.
Эдвард вернулся на середину комнаты. Кажется, он несколько оживился.
— А почему не показала?
— Потому что мне не удалось его найти.
Он слегка нахмурился:
— Разве оно не лежало вместе со страховыми полисами твоей матери и прочими документами?
— Нет. Если мне когда-нибудь понадобится свидетельство о рождении, то придется запрашивать копию.
— Но тебе же надо было его предъявить, когда ты оформляла перед отпуском паспорт.
— Нет. У меня уже есть паспорт. — Эдвард был явно озадачен, и Анита пояснила: — Когда мама заболела, мы решили, что ей нужен отдых. Мы собирались посетить Францию — мама хотела объехать долину Луары. Однако несмотря на то, что все было готово, мы так и не поехали.
— Очевидно, как я полагаю, все документы оформляла Инез? И ты никогда не видела своего свидетельства о рождении?
— Первый вопрос — да, второй — нет. Это так важно?
— Нет, конечно. — Он преувеличенно небрежно взмахнул рукой.
— Кажется, у меня появляется новая привычка — принимать разговоры близко к сердцу.
Когда он ушел, ей показалось, что стало сразу очень тихо. Анита закрыла ставни, сняла с себя одежду и поспешно улеглась между жесткими белыми простынями, которые пахли солнцем. В комнате чуть позже должно быть восхитительно прохладно, когда закрыты ставни. Помещение погрузилось в зеленый полумрак, но все еще было жарко. Анита вытерла испарину со лба тыльной стороной ладони. Ей все говорили в свое время, что, забросив музыку, она отказалась от важной части своей жизни. Но люди были не правы, потому что это случилось, когда уже не стало мамы. Что-то тугое и твердое в ее душе вдруг будто развязалось, оттаяло, и она смогла наконец заплакать. Не найдя платка, она вытирала слезы жесткой белой простыней, пахнущей солнцем. Эдвард не раз советовал ей выплакаться, Анита отвечала, что она не плакса, однако вчера ревела на плече незнакомого мужчины, а сегодня вот — в чужой постели.
Эдвард понимал ее… А он, интересно, скучает по ее маме? Нужно ли было проявлять к нему такую нежность? От этой мысли, приведшей ее в шок, она даже перестала плакать. Ее мать была красива, но Анита никогда не думала о ней, как о женщине, желанной для мужчин. Впрочем, дочери никогда об этом не думают. Да и мама никогда не проявляла интереса ни к кому из знакомых мужчин, кроме мужа, которого она потеряла через четыре месяца после свадьбы. Еще Анита подумала о том, что ее отец, должно быть, был человеком незаурядным, если смог вызвать в женщине такое постоянство и самоотверженность.
История его ухаживания не была из разряда веселых. Инез защищали и охраняли так, словно она была какой-то редкой драгоценностью. Ее отец, кстати, так и считал. Как, должно быть, он был горд, когда предложил руку единственной дочери сыну лучшего друга. Инез не нравился этот союз, но она приняла его, как приняла и диктат обычая, согласно которому девушка из хорошей семьи не вольна выбирать себе мужа. Честь требовала, чтобы дочь почитала желания своих родителей, так что она решила стать выбранному для нее жениху хорошей и послушной женой, надеясь, что любовь, может быть, придет позже, как это иногда случается в браках по расчету.
И тут она встретила его.
Она знала, что нельзя заглядываться на молодого англичанина, и бросила на него всего лишь мимолетный взгляд, зная, что и сердца, и репутации разбивались и от меньшего. Потом был еще один взгляд, и еще, и еще. Их встречи, а они не могли не встречаться, были короткими и тайными, и после каждой Инез плакала, потому что была невероятно чиста. Никогда мужские руки не касались ее, не обнимали ее за талию, а она позволила мужчине не только любить себя (в самом невинном смысле этого слова), но и страстно отвечала на его поцелуи. Потом вдруг наступил момент, когда поцелуев стало недостаточно. Для молодой Инез позволить себе более интимные отношения стало, наверное, большим потрясением, но она была сильно влюблена и рискнула подвергнуться гневу и изгнанию, которые стали неизбежными в ее судьбе.
Отец обозвал ее беспутной, грешной девкой, но все же пришел на поспешно организованную свадьбу, а его полуприкрытые глаза подозрительно блестели — словно от слез.
Анита не знала, что удерживало Инез от возвращения к отцу — стыд или его запрет. Однажды любопытство подвигло Аниту спросить мать об этом, но никакого ответа она не получила. Вместо этого ей было велено продолжать учить гаммы.
Она помнила, как взбиралась на старый табурет у фортепиано, помнила и ощущение холодных клавиш под пальцами. Вскоре мысли вытеснялись мучительно подбираемыми нотами. Даже тогда, мучая музыку, Анита любила ее. Может быть, когда-нибудь она и вернется к занятиям. Но было потеряно слишком много времени, чтобы наверстать даже выученное когда-то; да и в любом случае у нее уже не было прежних амбиций и стремлений. Но музыка еще может стать ее профессией — скажем, если, она решит работать преподавателем.
Потом Анита уснула. Наверное, она очень устала, потому что проспала все время, отведенное для сиесты, и прихватила еще несколько вечерних часов. Когда Анита наконец открыла ставни, небо уже не полнилось желтым сиянием, излучая мягкий, угасающий свет, а горизонт был окрашен в цвета заката. Анита почувствовала себя не просто отдохнувшей, но прямо-таки родившейся заново.
Внезапно зазвонил телефон на столике у ее кровати. Когда она подошла, чтобы снять трубку, ее каблуки громко зацокали по кафельному полу. Думая, что это Эдвард, который решил справиться, когда она будет готова, Анита первая сказала:
— Мы можем пойти купить мне зубную щетку. Я уже одета. И даже обута.
— Да? В обе туфли? Я очень рад это слышать. Значит, вашей ноге уже лучше.
— Да. Почти. Но это… не Эдвард?
— Нет.
Это «нет» прокатилось по ее жилам, словно глоток хорошего вина.
