Елена Арсеньева - Дамы плаща и кинжала (новеллы)
И Сталин потребовал вызвать в Россию баронессу Будберг.
А что же Мура?
Оказавшись на свободе в Европе, с деньгами (Горький немало оставил ей — в качестве прощального подарка, а за архив заплатили еще больше, да и от Локкарта кое-что постоянно перепадало), она на какие-то мгновения опьянела от давно не знаемой свободы ехать куда угодно и не отчитываться ни перед кем в каждом своем поступке. Как было бы прекрасно прожить так всю жизнь! Однако Мура отлично знала, что деньги имеют свойство иссякать. К тому же она все-таки принадлежит к числу тех женщин, которым непременно нужен мужчина рядом… чтобы было с кем спать, чтобы было кому лгать. Вдобавок она не обольщалась на предмет своей абсолютной свободы. Нравоучения мэтра Рубинштейна всплыли в памяти, как только она неожиданно получила информацию о том, что в такой-то день и в такой-то час Эйч-Джи Уэллс окажется в Берлине, в рейхстаге, на встрече с политическими деятелями Германии.
Мура очень хорошо умела планировать и обставлять случайные встречи…
«Мы не виделись восемь лет или больше, и вдруг при встрече в фойе рейхстага на нас нахлынули и загорелись ярким светом воспоминания о шепоте во тьме и жадных касаниях.
— Ты?!»
Так опишет позднее их встречу Уэллс. Однако в это время он был несвободен — у него была связь с истеричной писательницей Одетт Кин, сменившей в его жизни Ребекку Уэст — также знаменитую писательницу и тоже неуравновешенную скандалистку. Связь с Одетт была нестабильна, однако тянулась еще четыре года, во время которой Уэллс и Мура тем не менее виделись довольно часто, понимая, что надо привыкнуть друг к другу, прежде чем решиться связать свои жизни.
Что характерно, Уэллс постоянно мечтал, что сделает Муре предложение, как только освободится от Одетт. Он нашел в Муре некий идеал женщины и не желал ни видеть в ней ничего опасного, ни слышать о ней ничего дурного. Она преподнесла ему некий усеченный вариант своей биографии, с которым он радостно согласился: «Я не хотел слышать историю ее жизни, не хотел знать, какие неведомые мне воспоминания о прошлом или нити чувств переплелись у нее в мозгу». Он был свободен от ревности к прошлому: Локкарт в его представлении был «презренный прохвостишка», Будберг, с которым Мура развелась, «сбежал в Бразилию» (на самом деле в Аргентину), Горький, конечно, приставал к ней, но… «Мне известна безрадостная, замысловатая суетность и сложность горьковского ума, и я не представляю, чтобы он мог оставить ее в покое, но Мура всегда утверждала, что сексуальных отношений между ними не было».
Чудо, а не мужчина! Верил во все, что ему ни скажут!
Ну как тут не вспомнить Пушкина, в свое время столь кстати процитированного Петерсом:
Но прекрати свои рассказы,
Таи, таи свои мечты:
Боюсь их пламенной заразы,
Боюсь узнать, что знала ты!
Вот и хорошо. Как говорится, меньше знаешь — лучше спишь…
В 1928–1936 годах Мура жила самой что ни на есть напряженной и интересной жизнью, лишь косвенно связанной с работой на ОГПУ. То есть она продолжала оставаться информатором, но никаких конкретных заданий не получала. Докладывала обо всем, что происходило, что мелькало перед глазами, что случайно долетало до ушей: о настроениях среди эмигрантов (она жила в Лондоне в доме, битком набитом русскими, практически в русском квартале, и с ней все бывшие соотечественники были очень доверительны); о настроениях европейской творческой интеллигенции (это в равной мере интересовало и Локкарта); о личной жизни и писательских планах Уэллса, который был с нею совершенно откровенен; о разговорах политиков, которых она встречала на приемах, куда попадала благодаря протекции Локкарта, и литераторов, с которыми сближалась в ПЕН-клубе (она уже стала его членом благодаря Уэллсу); о том, что в мире громадное значение придается искусству кино, а в России оно все еще недостаточно развивается, фильмов мало… То есть от нее поступала информация воистину обо всем на свете, и это все имело какое-то значение, ибо такой глобальной информационной сети, какой охвачен мир теперь, в ту пору еще не существовало, и каждая крупица сведений о жизни чуждого и чужого общества была ценна.
Что касается кино… Мура в этой области сделалась весьма компетентна, потому что знаменитый режиссер Александр Корда снимал в то время в Лондоне фильм по роману Уэллса «Облик грядущего» и считал, что с представительницей автора — баронессой Будберг — дело иметь гораздо приятнее, чем со вздорным гением. А потом Мура стала для Корды экспертом по русским реалиям при съемках «Екатерины Великой» и «Московских ночей»…
Тем временем Уэллс расстался со своей стервозной Одетт и теперь засыпал Муру предложениями узаконить их отношения. Он даже жаловался друзьям, что «женат, но жена не хочет выходить за него замуж». Он был от нее совершенно без ума, сформулировав свое отношение к Муре так: «Моя любовь целиком сосредоточилась на ней. Она делалась мне все необходимей. Когда ее не было рядом, мысли о ней буквально преследовали меня, и я мечтал: вот сейчас заверну за угол, и она предстанет передо мной — в таких местах, где этого не могло быть».
Уэллс снова и снова повторял свое предложение.
— Но жениться-то зачем? — спрашивала Мура, меняя слова, но не меняя сути. — Если я буду с тобой постоянно, я тебе наскучу.
Сначала ее отговорки забавляли Уэллса, но наконец стали тревожить. Тем паче что Мура частенько посылала телеграммы в Россию и получала телеграммы оттуда. Вот его собственные слова о том времени:
«Она мне рассказала, что ее зовет Горький. Горький серьезно болен, может быть, умирает и очень хочет ее видеть. Он потерял сына, и ему одиноко. Ему хочется поговорить о былых временах в России и в Италии.
— Не поеду я сейчас, — сказала Мура по дороге на телеграф, похоже, возмущенная столь настойчивой просьбой».
Но она все же вскоре уехала, опять сообщив, что к детям. Правда, теперь они жили в Швейцарии, а не в Таллине, и были вполне взрослыми. Однако снова — к детям…
Уэллс был раздражен этим внезапным и неуместным приступом материнской любви. Он оказался бы раздражен куда сильнее, он впал бы в ярость, если бы узнал, что ни в какой Швейцарии Мура не была, а если была, то лишь пару дней. На самом деле она ездила в Россию. И происходило это, начиная в 1928 года, не единожды!
Например, в 1934 году она вместе с Горьким совершала поездку по Волге до Астрахани и обратно на пароходе «Клара Цеткин». Была она на родине и в мае 1935 года. А также в июне 36-го…
