Элоиза Джеймс - Моя герцогиня
Гриндел даже глазом не повел.
— Ваш сын?
Герцог убрал шпагу в ножны.
— И я твердо намерен его забрать. — На миг он задумался и решительно добавил: — А заодно и других детей.
— Развратный сукин…
— Ради твоего же блага. Ты ведь сказал, что не любишь мальчиков, потому что они вечно путаются под ногами. Да и порыться самому в грязи не помешает: может быть, живот немного сдуется. Еды тебе, кажется, вполне хватает.
Если бы не оружие, Гриндел тут же набросился бы на Вильерса с кулаками: глаза его горели ненавистью, а руки тряслись от нетерпения.
— Могу лишь добавить, что Темплтон, похоже, со страху забился в какую-то крысиную нору. Как только разыщу его, немедленно упеку в тюрьму, причем на всю оставшуюся жизнь.
Быстрым движением ноги он опрокинул стоявшую на полу корзину, и из нее высыпался уголь.
— О, какой беспорядок! Прошу прощения за неловкость. — Та же участь постигла еще несколько корзин, и вскоре вся комната покрылась толстым черным ковром. Под ногами вошедшего мальчика захрустели куски угля.
Ребенок выглядел неописуемо грязным, да и пах отнюдь не цветами. Однако герцогу хватило бросить лишь один взгляд на его нос и нижнюю губу, чтобы узнать собственную породу. Аристократическая кровь чувствовалась и в походке, и в гордом повороте головы. Джуби невозмутимо подошел к столу и смерил хозяина холодным взглядом.
— Или ты немедленно заплатишь доктору за лечение Филибета, или я напущу на тебя констеблей, жирная свинья.
Да, сомневаться не приходилось: перед герцогом стоял его сын, пусть даже куда больше склонный к сочувствию и состраданию, чем он сам.
Вильерс с интересом всмотрелся. Джуби казался таким истощенным, что по сравнению с ним даже Эшмол представлялся солидным мужчиной. Однако плечи мальчика оставались прямыми, да и держался он твердо и уверенно, несмотря на торчащие из драного воротника костлявые ключицы.
Герцог откашлялся, а мальчик, в свою очередь, строго взглянул из-под густых ресниц.
— Где же ваша шпага? — осведомился он вместо приветствия. — Тод сказал, что пришел богач и хочет перерезать глотку этому ворюге.
— Эй, ты, осторожнее с выражениями! — ядовито отозвался Гриндел, сжав кулаки. Он с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на обидчика.
Мальчик рассмеялся, и если бы еще оставались сомнения относительно родства, смех мгновенно бы их уничтожил. Гриндел болезненно поморщился.
— Что, больше не отважишься ударить? — насмешливо уточнил Джуби. — Не забыл, что случилось на прошлой неделе?
— Забирайте поганца. — Хозяин с отвращением сплюнул. — В городе полно ребят, которые с радостью примут и мои условиями мое гостеприимство. Все знают, какой я справедливый.
— Увезу всех, — повторил Вильерс. С момента появления сына герцог впервые нарушил молчание. — Приведи остальных, — обратился он к мальчику.
— А кто вы такой, чтобы распоряжаться? — осведомился тот и, так же, как Гриндел, выставил нижнюю челюсть.
Хозяин грубо рассмеялся.
— Получите подарок, о каком и не мечтали! — воскликнул он неожиданно бодрым голосом.
Мальчик снова оценивающе посмотрел на Вильерса из-под ресниц:
— Зачем мы вам?
— Не для того, чем занимаетесь здесь.
— Вы не из тех, кто ищет подмастерий, да и мы мало на что годимся.
— А ты хотел бы пойти в ученики? — Вильерс чувствовал себя так, словно говорит кто-то другой, а сам он со стороны наблюдает за мальчиком, как две капли воды похожим на нетерпеливого, вспыльчивого и несговорчивого Леопольда Дотри, герцога Вильерса. Единственная разница заключалась, пожалуй, в росте и весе.
Однако ребенок не собирался сдаваться.
— Нам нечем вас порадовать.
— Оставайся-ка лучше со мной, сынок. — Гриндел странно, неестественно рассмеялся. — Буду хорошо с тобой обращаться. А если попросишь как следует, даже заплачу за лечение Филибета.
Неожиданно для себя Вильерс не нашел нужных слов.
— Ой, совсем забыл о Филибете! — спохватился Джуби и повернулся к стоявшему в дверях Тоду: — Сбегай за остальными.
Малыш исчез, а он снова посмотрел на герцога.
— Если вы из тех, кто, думает о постыдном, то скоро пожалеете о той минуте, когда меня встретили. — В глазах его светилась ледяная решимость.
Вильерс отлично знал эти глаза. Еще бы: каждое утро видел их в зеркале.
— Это ему ни к чему! — загоготал Гриндел. — Ну что, герцог, не хотите сказать правду?
Одного короткого взгляда хватило, чтобы шутник умолк.
— Ты — мой сын, — просто произнес Вильерс, — и я приехал, чтобы забрать тебя домой. А других ребят отправлю в надежное место, где о них позаботятся по-настоящему.
Тобиас не произнес ни слова. Герцог наблюдал за ним с интересом и, к собственному удивлению, с немалой гордостью. Трудно сказать, чего именно он ожидал в ответ на неожиданное заявление, но меньше всего обрадовался бы восторженному возгласу: «Отец!»
Тобиас молча посмотрел на подернутые сединой волосы незнакомца, на удивительный розовый камзол. Взгляд остановился на изящно вышитых вокруг петель желтых розах, скользнул по безупречно сидящим панталонам и спустился к башмакам, немного запылившимся от соприкосновения с угольными корзинами.
Нетрудно было понять, что внешний вид нежданного родителя одобрения не вызвал — разумеется, за исключением шпаги.
— И вы твердо уверены в своем заявлении? — уточнил, наконец, мальчик с таким достоинством, словно любой человек на свете был бы рад назвать своим продолжением грязного, вонючего заморыша по прозвищу Джуби.
Чересчур искреннее выражение сыновних чувств вряд ли обрадовало бы ироничного герцога, но столь откровенного разочарования он не ожидал.
— Не задавай дурацких вопросов, — вмешался в разговор Гриндел. — Сразу видно, что ты — точная копия этого бездельника, так что отныне будешь по праву называться ублюдком.
— Лучше оказаться герцогским ублюдком, чем негодяем! — презрительно парировал Вильерс.
Носком башмака он отбросил с дороги зубы и пуговицы и подошел к столу. Семейное воссоединение свершилось, и теперь осталось покончить с последним пунктом программы.
Гриндел в страхе опустился в грязное кресло.
— У моего сына синяк под глазом, — произнес герцог. Впервые он услышал в собственном голосе холодную, мужественную, зрелую жесткость и почувствовал, что нашел верный тон.
— Наверное, подрался с мальчишками, — трусливо предположил Гриндел и покосился на Тобиаса. Он отлично знал, что тот никогда не пожалуется — слюнтяйство не в его характере.
Вильерс вздохнул: каким-то чудом перчатки до сих пор оставались пусть и не безупречными, но убедительно чистыми.
