Джоконда Белли - Воскрешение королевы
Пока не пришли бальзамировщики, я попросила, чтобы меня оставили наедине с Филиппом. Я взяла его руки и погладила их, бережно перебирая пальцы, вычистила из-под ногтей грязь, оставшуюся от его последней игры в мяч. Филипп не двигался. Я положила ладонь ему на лоб, пригладила волосы. Тело мужа было непривычно податливым. Склонившись над Филиппом, я подняла его веки, чтобы еще раз заглянуть в глаза. На меня слепо уставилась смерть. Расширенные черные зрачки напоминали наглухо заколоченную дверь. Я в ужасе отдернула руку. «Филипп, — прошептала я. — Филипп, ты слышишь меня?» Он не ответил. Внезапно я осознала, что уже никогда не услышу его голос. Теперь мне придется жить без него. Меня обуяла паника: заглядывая в будущее, я не видела в нем ничего, кроме могилы.
«Могила, — пробормотала я, — пещера, провал, дыра». Какое страшное слово. От него веяло холодом, тленом и смертельной тоской. Моего мужа, отца моих детей скоро положат в могилу. Всего за четыре месяца он прошел путь от трона до гроба. Я заплакала, подумав о том, что будет с моими крошками, когда они узнают страшную новость, но слезы были как слепой дождь посреди жаркого дня; они не принесли мне никакого облегчения. Я не могла ни плакать, ни думать. Мысли лишь на мгновение появлялись в моей голове и тут же камнем падали в пустоту. Я хотела побыть подле тела еще немного, чтобы свыкнуться с потерей, но в комнату вошли Филибер де Вейре — посланник Филиппа в Испании — и архиепископ Сиснерос и увели меня. Я молча последовала за ними. Ночью состоялось бдение по бургундскому обычаю. Покрытый гобеленом гроб с телом Филиппа, одетым в расшитое золотом платье, поставили на возвышение в Каса-дель-Кордон. На следующий день доктора забальзамировали труп, а еще через день похоронная процессия пронесла его из дома коннетабля в Мирафлорес. Я шла за гробом. Дитя толкалось в моей утробе, давая мне знать, что мы с ним еще живы.
Уединившись в своих покоях, я заставила себя немного успокоиться и трезво подумать о том, что мне предстояло сделать. Когда умерла моя мать, ее тело перевезли из Медина-дель-Кампо в Гранаду. Филипп, как истинный король, заслуживал быть погребенным рядом с ней. Он сам просил меня об этом на смертном одре. Воздавая покойному последние почести, я получала возможность перебраться в Андалусию, к своим союзникам, чтобы, опираясь на их поддержку, приступить к обязанностям правительницы. Мне нужно было найти союзников, удалить фламандцев и упрочить права моего сына Карла.
Мое одиночество и недоверие, которое питали ко мне придворные, могли стать серьезными препятствиями на пути к трону. Пока я пыталась облегчить агонию Филиппа, архиепископ Франсиско Хименес де Сиснерос сплел сеть хитроумных интриг, в результате которых испанские гранды провозгласили его регентом Кастилии и поклялись не выступать против него на моей стороне.
Однако правление Сиснероса никого не устраивало. Знать немедленно разделилась на тех, кто выступал за кандидатуру моего отца, и тех, кто предлагал до совершеннолетия Карла передать регентство императору Максимилиану.
Ни один из этих кабальеро — даже мой старый друг дон Фабрике Энрикес — не пожелал видеть правительницей меня. Они предпочитали Фердинанда или Максимилиана одинокой и подавленной вдове. У меня не было даже денег, чтобы купить расположение двора и армии. Конечно, за меня мог бы заступиться народ. Однако Сиснерос, едва придя к власти, издал эдикт, под страхом смерти запрещавший простолюдинам носить оружие. Тем самым он хотел обезопасить себя на случай мятежа моих сторонников.
После смерти Филиппа я взяла в свою свиту дам, которым, как мне тогда казалось, можно было доверять, но со временем все они оказались послушными марионетками в руках моего отца. Влияние Фердинанда на придворных было столь велико, что сам Сиснерос отправил ему петицию с просьбой как можно скорее вернуться из Италии; я наотрез отказалась ее подписать: моя подпись означала бы отказ от собственных прав.
Получив послание Сиснероса по дороге в Неаполь, мой отец ответил, что править Кастилией должна я, притязания архиепископа незаконны и нелепы. Тем не менее я оставалась в окружении врагов и могла хоть как-то противостоять прелату, лишь отказываясь подписывать бумаги, которые мне приносили. В результате в стране уже которую неделю царило безвластие. И это в то время, когда моих бедных подданных косила чума. Дворяне, один тщеславнее другого, устроили грызню за собственные привилегии и, вместо того чтобы способствовать установлению законной власти, лили воду на мельницу хаоса.
Оставаясь наедине с собой, я старалась взять себя в руки и мучительно соображала, что предпринять. После кончины мужа у меня начались невыносимые головные боли. Рядом не было никого, кроме ребенка у меня под сердцем, которого я заранее считала мальчиком и собиралась назвать Филиппом. Мне хотелось, чтобы он вырос таким же бравым кабальеро, каким был его отец. Я воображала, что в младенца каким-то таинственным образом вселилась душа Филиппа и после рождения сына ко мне вернется его любовь, чистая и прекрасная, как никогда. Дважды я посещала Мирафлорес, где покоился мой супруг. Я приказывала открыть гроб, дабы убедиться, что Филипп по-прежнему находится в нем. Фламандцы вырезали сердце короля, чтобы похоронить его на родине, и я опасалась, что они попытаются завладеть всем телом. Чужеземцы присвоили все, что Филипп привез с собой в Испанию. Они забрали гобелены, оружие, картины, драгоценности и лошадей. Я не противилась, потому что не имела иной возможности отплатить им за службу, но должна была убедиться, что по крайней мере прах моего мужа остался нетронутым.
Во второй раз я приказала открыть гроб двадцатого декабря, перед тем как перевезти его в Торквемаду (там я намеревалась поселиться вдали от интриганов, наводнивших Каса-де-ла-Вега, ставшую моим временным пристанищем, когда оставаться в замке, в котором умер Филипп, стало невыносимо). Клирики так яростно отказывались отдать мне тело, что я немедленно заподозрила подвох. Но когда подняли деревянную крышку, а за ней свинцовую, я убедилась, что тело мужа по-прежнему покоится в гробу, завернутое в саван и пересыпанное известью. Прелаты пришли в ужас, увидев, что я прикасаюсь к трупу, но тот, кто сам терял любимого, мог бы меня понять. В конце концов я увидела лишь силуэт, закутанный в саван. Я давно перестала доверять кому бы то ни было и должна была убедиться, что Филипп никуда не исчез, дабы избавиться от тревоги.
Во время молитвы у гроба я твердо решила навести порядок и утвердить пошатнувшийся авторитет королевской власти.
Первым делом я отменила все привилегии и вольности, которые Филипп даровал знати, чтобы бесконечные склоки дворян не угрожали единству государства. Я распустила королевский совет, возглавляемый Фуэнсалидой, и созвала кортесы, чтобы сообщить им о своем намерении править по заветам матери. Депутаты вслед за Сиснеросом посоветовали мне оставить государственные дела королю Фердинанду. Я не сказала ни да ни нет. Выразив любовь и почтение к отцу, я повторила, что намерена править сама.
