Джоконда Белли - Воскрешение королевы
С этими словами я удалилась. В спину мне уперся злобный взгляд униженного Филиппа.
Через несколько часов ко мне с поклонами явились представители кортесов. Уполномоченные задали мне немало толковых вопросов, например, стану я править одна или вместе с мужем. Другие вопросы, продиктованные тщеславием, обескуражили меня своей глупостью. Кое-кто хотел знать, стану ли я носить испанские платья и сколько фрейлин будет у меня в услужении. Посмеявшись про себя, я заверила депутатов, что мои наряды не оскорбят их взгляда, а сколько у меня будет фрейлин, касается только меня, но никак не королевского совета. В конце нашей беседы я подчеркнула, что до совершеннолетия Карла хочу видеть своим соправителем отца, а не Филиппа.
Мы разошлись вполне довольные друг другом, но наутро Филипп вновь попытался убедить кортесы в моем безумии. Он заявил, что я больна, что на меня пагубно воздействует полнолуние и что они не могли вынести суждение о состоянии моего рассудка за столь краткий срок. Посовещавшись, депутаты отправили ко мне адмирала Кастилии.
Мы провели с доном Фабрике десять долгих и прекрасных часов. Адмирал с отеческим терпением выслушал мою горькую историю. «Дитя мое, — сказал мне адмирал, — вы плаваете среди зубастых акул, и они разорвут вас, если вы не станете тщательно продумывать каждый шаг».
Вернувшись в кортесы, дон Фабрике заверил остальных депутатов, что я совершенно здорова и называть меня безумной нелепость.
Поразмыслив, я отменила свой приказ о возвращении кортесов в Толедо, и коронацию решено было провести в Вальядолиде.
Кортесы согласились провозгласить меня королевой.
И вновь я изменила себе, пойдя на поводу у собственного сердца: во время церемонии Филиппа провозгласили «законным супругом королевы». Так ему удалось избежать участи моего отца, полномочия которого зависели от воли супруги.
Несмотря на это, Филипп по-прежнему не упускал случая унизить меня. Он сделал своим главным советником Сиснероса, считавшего меня первым врагом испанских интересов. Не проходило и дня, чтобы Сиснерос и Гомес ничего против меня не замыслили. Сначала они попытались переманить Педро Лопеса де Падилью перейти на их сторону. Потом посоветовали Филиппу перебраться в Сеговию, в Алькасар, который маркиза де Мойа соглашалась уступить только мне. Но все было тщетно. Число их сторонников таяло на глазах.
Чтобы положить конец интригам, я позволила увезти себя в Сеговию и даже согласилась провести несколько дней в замке. Это была поистине кошмарная неделя. Мне оказывали королевские почести, но никто не признавал моей власти. Я чувствовала себя червивым яблоком раздора, боялась за свою свободу и не знала, кому из бывших друзей все еще можно доверять.
Донья Мария была мне надежной опорой и самым верным союзником. Я перестала спать по ночам, опасаясь, что меня запрут в собственных покоях. Мне удавалось немного поспать только днем, в саду.
На обратном пути, в городке Кохесес-дель-Монте, нам предложили переночевать в монастыре. Филипп принялся горячо убеждать меня принять предложение и отдохнуть в гостеприимных стенах Армедильи, но что-то в его облике напомнило мне кота, выследившего мышь. Пусть меня снова сочтут безумной, решила я, но ничто не заставит меня провести ночь в этих стенах. Напустив на себя невинный вид, я сказала, что покатаюсь верхом, пока придворные и солдаты устраиваются на ночлег. Прогулка пошла бы на пользу моим нервам.
Кохесес располагался посреди унылой каменистой равнины, кое-где поросшей густым ельником. Филипп отправил охранять меня немецкого наемника. Коренастый бородач, с виду дикий и грубый, оказался довольно любезным и держался на почтительном расстоянии, предоставив мне скакать куда глаза глядят по выложенной камнями широкой дороге. Я знала, что ночь будет долгой, и, проскакав немного, остановилась на берегу кривой речушки напоить коня и полюбоваться закатом. Когда стало темнеть, ландскнехт знаками предложил мне вернуться в монастырь, но я велела ему отправляться одному, пояснив, что собираюсь переночевать здесь. Солдат принялся настаивать. Мы были слишком далеко от человеческого жилья, и он ни за что не оставил бы меня одну в чистом поле. «Нас все равно будут искать, — сказала я по-немецки, — так что беспокоиться не о чем». Старый головорез растерялся, как малый ребенок, так что больно было смотреть. Мой страж несказанно обрадовался, что я говорю на его родном языке, и принялся рассказывать мне о своей жене и ферме в Баварии, поминутно напоминая, что нам все же пора возвращаться.
Как я и предполагала, вскоре на дороге послышался конский топот: посланники Филиппа приехали вернуть меня в Армедилью. Я спешилась, привязала коня, уселась на ствол поваленного дерева и принялась глядеть на звезды, а мой наемник расхаживал вокруг меня, не зная, что предпринять.
Сцена в хижине мельничихи повторилась почти в точности. Я не знала, сколько ночей придется провести под открытым небом, но на дворе стояло лето, и в тенистом ельнике мне было вполне уютно.
На этот раз мне сопутствовала удача. Из Сеговии сообщили, что Гомес де Фуэнсалида сумел занять Алькасар и нашего присутствия больше не требуется. Филипп решил направиться в Бургос, к коннетаблю Кастилии, который был женат на Хуане Арагонской, падчерице моего отца. Я не стала спорить.
Ночь на свежем воздухе обернулась сильной простудой, и нам пришлось задержаться в Тудела-дель-Дуэро, пока мне не стало лучше: все опасались за ребенка, которого я носила. К Хуане Арагонской мы прибыли спустя два месяца, в сентябре.
Мне не терпелось увидеть приемную сестру и построенный Симоном де Колоньей дворец, в котором моя мать принимала адмирала Колумба. Но Филипп снова меня опередил: он согласился принять приглашение, только если Хуана и ее муж, дон Бернардино де Веласко, на время оставят дворец.
Он опасался, что встреча с верными союзниками Изабеллы подвигнет меня на новый мятеж. Фуэнсалида и коннетабль Кастилии вели долгие переговоры. Позже я узнала, что дон Бернардино готов был сам стать заложником, только бы меня не лишали свободы. Последнее самоуправство Филиппа помогло мне изгнать из сердца любовь, которая билась в нем все эти годы. Я прокляла Филиппа, призвала на его голову Божий гнев и муки ада. Одно его имя разжигало во мне ненависть. При звуках его голоса кровь закипала в моих жилах с такой силой, что мне становилось страшно за еще неродившееся дитя.
Завладев замком, Филипп и его приспешники тотчас предались бесконечным увеселениям, пиры и турниры следовали один за другим. Между тем в народе росло недовольство: беднякам надоело кормить ораву чужеземцев. На беду, в Кастилию возвратилась чума: сначала со всех концов приходили известия о море среди домашнего скота, потом стали болеть люди.
