Анна Дубчак - Ираидин пансион
В такие минуты нельзя говорить громко и приятнее просто помолчать. Бросая долгие, задумчивые взгляды на Дину, на ее плавно подымавшуюся грудь, волосы, рассыпанные по теплому, прогретому за день дереву скамейки, на которой они сидели, Андрей не хотел думать о Липатове, но мысли сами лезли в голову, раздражая своей навязчивостью, мешая наслаждаться минутой. Его развитое в постоянных мечтаниях воображение, подогретое ревностью, рисовало подробнейшие в своей неотвратимости сцены ее жизни с другим мужчиной. Он хорошо понимал, что является лишь чем-то случайным, временным в ее жизни, и страдал от этого. Вот уже несколько дней он жил потрясенный, расслабленный, счастливый и несчастный одновременно. Благодарный Дине за то, что она поняла его, не оттолкнула и стала самым близким человеком, он в то же время осуждал ее и вконец запутался в своих чувствах. Но он ничего не спрашивал, а она молчала: и о поездке, и о том, какая роль в ее жизни отведена ему, Андрею.
— Ты что-то совсем притих. — Она разжала веки и откровенно потянулась всем телом. На белый батист платья ровно легло розовое отражение закатного, предгрозового неба. Воздух стал тяжелее, гуще и острее обозначились запахи. Тени древних, могучих дубов окрасились в багровые тона, краски вечера стали ярче. Воспаленным малиновым шаром закатывалось за парковые дали солнце. Становилось темнее и тише, даже лягушки, казалось, охрипли, и их стеклянная звонкость стала глуше.
— Хорошо молчать. Я вот смотрю на Антона, какой он все-таки у тебя спокойный. Его почти не слыхать!
— Да уж. Зато, когда грудной был, грыжу накричал, — улыбнулась Дина. Антон прятался в высокой траве, и его голубая панамка появлялась на поверхности лишь тогда, когда он подкарауливал очередного кузнечика и бросался на него, падал животом в мягкую, упругую зыбь травы, не замечая боли содранных коленок и сбитых локтей. Смешной и толстый, румяный и разгоряченный от усилий, он одним своим видом вызывал улыбку умиления.
— Знаешь, мне иногда не верится, что это — мой сын, — призналась Дина.
— Ты сама как ребенок, — ответил Андрей, надеясь на то, что она воспримет это как начало разговора. Они вместе подумали об одном и том же, но вдруг Дина, опередив его готовый уже сорваться вопрос, замотала головой, словно отстраняясь от чего-то невозможного, хотя и неизбежного.
— Давай хоть сейчас не говорить об этом. — Она умоляюще посмотрела на него. — Пойми, Андрей, ты хороший, ты даже сам не знаешь, как мне хорошо с тобой, но ничего не могу с собой поделать», я не смогу без него…
Она говорила еще что-то, сбивчиво, горячо убеждая в своих придуманных принципах, словно защищая и оправдывая выбранный ею образ жизни, но не столько для Андрея, сколько для себя.
А он смотрел, как она говорит, на ее испуганные глаза, и ему почудилось вдруг, что перед ним не Дина, а смеющиеся глаза Ольги. Ему захотелось ее увидеть, побыть рядом, и незаметно подобралась тихая тоска по прошлому, по мучительным разговорам в темной комнате, где слышен был только Ольгин возбужденный шепот да шум листвы за окном, где для Андрея открывалась ее жизнь и где опять не было ему места.
Когда он очнулся, Дина, не заметив перемены в Андрее, как ни в чем не бывало сказала:
— Надо же, какой вечер и вдруг гроза… Слышал?.. Ты слышал, как громыхнуло?
В эту ночь он долго не мог уснуть. Сквозь раскаты грома, звон исхлестанного дождем подоконника и рокочущий, сочный храп хозяйки он слышал все, что происходило на кухне, слышал, что там кто-то ходит, звенит посудой, и от волнения не знал, куда себя деть. Он не помнил, когда уснул.
А утром пришло письмо от Ольги.
«Андрюшенька, милый! Какая я была дура! Ведь ближе тебя у меня никого нет. Он бросил меня, понимаешь? Мне сейчас так плохо! Я не знаю, как жить дальше… А ты? Как ты устроился? Напиши, можно ли к тебе приехать, я так хочу тебя увидеть, все рассказать! Я сейчас запечатаю конверт и отправлю, пока не передумала, потому что если я этого не сделаю, то буду опять врать, что у меня все хорошо, что я сильная, а это не так…»
Она писала правду, и Андрей верил ей. Но куда она приедет? Что скажет на это Ираи-да Аркадьевна? А Дина?!
Вечером он пошел на почту и заказал переговоры. Ему не верилось, что сейчас, за многие сотни километров он услышит Ольгин голос. Когда его пригласили, его всего затрясло, как в лихорадке, и он едва не опрокинул стул, пробираясь к кабине.
— Ольга, это ты? — прохрипел он не своим голосом и с трудом прокашлялся.
— Андрей?! — раздался далекий родной голос.
— Я получил твое письмо.
— Так быстро?
— Ты приедешь? Ты пишешь, что хочешь приехать? Это так?
— Знаешь, Андрей, миленький, все обошлось… Понимаешь, обстоятельства изменились, словом, это не телефонный разговор, я тебе потом все напишу и все-все объясню… Как ты? Анд…
Он повесил трубку.
Он прожил в этом городе меньше месяца: отец тяжело заболел, устроил вызов и перевод Андрея домой. Все это случилось в считанные дни, внезапно, и, быть может, поэтому у него осталось чувство чего-то незавершенного, словно он забыл сделать что-то очень важное и многое не успел. И еще оставалась тоска, тоска по Дине. После их объяснения в парке с ней что-то произошло, она была с ним еще ласковей, из разговоров совершенно исчез Липатов. Даже внешне она изменилась, появился густой румянец, кожа приобрела более здоровый, свежий вид. Причиной столь очевидных перемен стали те чувства, которые копились в ней все последние годы и, словно прибереженные для кого-то другого, теперь обрушивались на Андрея. Но это состояние длилось недолго. Последние дни, проведенные с Диной, он все чаще и чаще видел ее заплаканной. А за несколько дней до его отъезда, о котором никто и не подозревал, Дина пропала.
— Липатов увез, — ответила на его немой вопрос Ираида Аркадьевна. — Так что твоя любовь сейчас где-нибудь на Черном море. Говорят, уезжает он в Москву, так вот напоследок решил побаловать ее бархатным сезоном. Такие дела.
Не успев толком поблагодарить за все и распрощаться, он пообещал Ираиде Аркадьевне написать письмо. Но, окунувшись в другую жизнь, оказавшись дома, так и не собрался. К нему по-прежнему стала наведываться Ольга. Родители же, в свою очередь, с новой силой стали убеждать его в необходимости поскорее определиться в жизни, и вскоре жизнь потекла по своему старому, привычному руслу. Даже отношения с Ольгой, которые изменились с его приездом, уже не казались новыми и необычными, а воспринимались как естественное продолжение прежних.
— Ты возмужал в своей деревне, — сказала Ольга в их первую встречу. — Ты стал настоящим мужчиной.
И все же однажды, когда тоска навалилась на Андрея и он, мучимый бессонницей, вышел на балкон, залитый дождем, когда закурил и вспомнил то, о чем позабыл и никак не мог вспомнить последние дни, в его голове все прояснилось, и, успокоенный, он наконец знал, что теперь делать. Он вернулся в комнату, взял лист бумаги, ручку и написал одно-единственное письмо…
