Кристина Лестер - Парижский треугольник
– Да, – она хлюпала носом, – муж. Практически бывший. Он устроил такой скандал, не хотел меня сюда отпускать, как будто я сбегу насовсем! Ему нравится, чтобы я общалась только с ним и больше ни с кем. Он ревнует меня ко всему живому. Домашняя кошка – вот кем я себя чувствую в его доме.
Она немного помолчала, переводя дух.
– Друзей у меня действительно мало. По большей части это наши общие с Майклом друзья, среди них, конечно, есть люди, с которыми хочется общаться, но так вот поговорить, – она снова обреченно махнула рукой, – доллары, баррели, фишки в казино – вот, что им по-настоящему интересно. Я задыхалась там, в Вашингтоне. Нет, даже раньше, когда мы переехали отсюда в Ричмонд, еще ребенком, я почувствовала себя рыбой, выброшенной на сушу. – Мэг горько усмехнулась. – А ведь и правда, рыбой. Там мне больше всего не хватало моря, а Атлантика мне не нравилась, хотя и была в паре сотен километров.
– Но почему вы не уехали из Вашингтона к родителям?
Она долго ничего не отвечала. Наконец привычный комок в горле взорвался, и впервые за три года мучительного молчания Мэг дала себе волю: захлебываясь рыданиями, она рассказала этому чужому человеку все. И про свадьбу, и про то, как три месяца подряд Майкл не мог выманить ее из комнаты, про все-все, что осталось здесь в Марселе, а теперь похоронено под асфальтом нового прибрежного квартала.
Под конец своего длинного монолога она немного успокоилась и снова стала злиться на Майкла.
– Почему, ну скажите мне, Алекс, почему на меня западают мужчины в возрасте? У меня что, особенная внешность?
– Пожалуй. Вас хочется опекать. У вас в лице – какая-то роковая беззащитность. Я, как вы понимаете, повидал много женщин за свою жизнь, – он улыбнулся, – и знаю толк во внешности и женских типах. От таких, как вы, я всегда старался держаться подальше. Вы такая… Вы можете влюбить в себя только навсегда. Короткие отношения с вами невозможны. И взрослый, зрелый мужчина способен это оценить.
– Ну спасибо!
– Сколько тебе лет, Мэг?
– Это что-то новенькое: напрямую спрашивать даму о возрасте. Двадцать шесть.
Он взял ее руку и прижал к своей щеке. И снова пахнуло тонким мужским ароматом. По ее телу пробежала опасная дрожь. А почему бы и нет? – подумалось ей. – Ведь мы вдвоем в этом огромном доме. Вдвоем на всю ночь.
– А мне тридцать один. Итак, пять лет разницы…
Они решили переместиться на свежий воздух, и, проходя по дому, Мэг увидела коллекцию холодного оружия в одной из комнат.
– Это отцовская коллекция, – бросил через плечо Алекс, догадавшись, что разглядывает Мэг, – я не любитель подобных вещей.
– Тогда зачем оно здесь?
Он промолчал. Они вышли на террасу, и в лицо ей нежно дохнул мягкий морской ветер. Как в детстве. Она даже остановилась и закрыла глаза, представляя себя на родном крыльце. А море шептало ей с каждой волной: «Бежим! Бежим!»…
– Пойдем сядем, только осторожнее, здесь темно.
Он подвел ее к чему-то, она опустилась и тут же ахнула – земля ушла из-под ног, а спина куда-то запрокинулась.
– Ну что ты, это обыкновенные качели. Здесь мягко и не так продувает, весенний ветер очень коварный. Устраивайся. Вот плед. – Он заботливо подоткнул ей под локти маленькие подушечки, и несколько минут они молчали, плавно покачиваясь и думая каждый о своем.
– Мои родители разошлись, – через некоторое время проговорил Алекс, – мама уехала в Канаду, а папа продал дом вместе с имуществом, оставил себе только оружие. Он уже несколько лет путешествует по Европе, живет в гостиницах, у друзей, а коллекцию пока разместил здесь, но еще ни разу не навещал свои кинжалы.
Мэг подумала о гостинице и о том, что, возможно, ей придется уходить. А ей уже не хотелось. Ей нравился этот уютный дом с мягкими креслами и Алекс, рядом с которым почему-то было спокойно и весело, о чем бы он ни говорил.
– А этот дом – он твой?
– Да, я купил его два года назад. Здесь были голые стены. Одна моя знакомая – она дизайнер – оформляла интерьер и мебель покупала сама. А потом привела меня – я был в шоке. Пришлось многое переделать, но мне некогда заниматься этим всерьез, я здесь практически не живу.
– Где же ты живешь? У своих знакомых дизайнеров и прочих творческих личностей? – Мэг лукаво прищурила глаза.
– Нет, у меня квартира в Париже. Я там работаю. Отец оставил мне бизнес – рекламное агентство. Приходится вести дела, чтобы не умереть со скуки.
– Мне кажется, в Париже невозможно умереть со скуки, даже если перепробовать все известные способы.
– Может быть. Во всяком случае, там много красивых женщин, а сейчас это единственное, что поддерживает мои силы.
– И какие женщины тебе больше нравятся?
– Интересно?
– Интересно, на какую наживку клюют ловеласы вроде тебя.
– Мне очень нравятся маленькие изящные девочки подросткового телосложения, с длинными черными волосами и голубыми глазами. Но особенно мне нравится, как они обиженно надувают губки, зная, что такое выражение лица им очень идет!
Мэг надменно отвернулась.
Он засмеялся.
– Я – художник.
– Что?
– Я художник по образованию. Могу нарисовать твой словесный портрет, если ты умеешь позировать, конечно.
– А как?… То есть я должна буду сидеть и… все?
– Ты можешь стоять, лежать, скакать – все, что хочешь, главное у меня на глазах. А впрочем, я уже все рассмотрел.
– И что же там нарисовано?
Он вздохнул. Налил еще вина. Встал напротив качелей, опершись на колонну, увитую плющом.
– Что мы видим на этой картине, дамы и господа? О, здесь художник постарался особо. Замечаете ли вы, как цепляет взгляд этой молодой женщины? Это глубокие глаза, они умеют сверкать ярко-синими лезвиями, когда мадемуазель злится, они манят за собой и зажигают самые пламенные чувства. Сейчас они смеются, но, пожалуй, в них есть затаенная печаль, она прячется за густыми угольно-черными ресницами и заставляет пристальней вглядываться в лицо прекрасной незнакомки. Что же происходит с ней, думаем все мы, разглядывая это полотно?
Алекс перевел дух. Мэг молчала, низко опустив голову, но ему уже и вправду было не нужно разглядывать ее. Он читал свою поэму наизусть.
– О чем говорит ее улыбка, озорная и шалая, как французская весна? Эти прекрасно очерченные губы, которые немного робко, как будто спрашивая разрешения, смеются над нами? О, ими можно любоваться долго, не отрываясь, они говорят: «Пойдем со мной, и я покажу тебе, где живет настоящая любовь. Мы захлебнемся в вальсе, это будет самый прекрасный танец на земле!». И оттого – беспечность и лукавство в ее нежном лице. Кажется, что она ни к кому не относится серьезно, и в первую очередь – к себе…
