Бронуин Джеймсон - Смятение сердца
— Две недели назад. Его искали три часа.
— Это так не похоже на Джошуа. Зачем ему понадобилось сбегать?
Митч долго молчал, и Эмили уже решила, что он не хочет или не может ответить.
— Ему показалось, что он увидел вас в толпе. Няня звала его, но он продолжал бежать, и она потеряла его из виду.
Ты тут ни при чем, Эмили Джейн, тебя это не касается.
Но чувство вины победило логику. Прижав руку к губам, она пробормотала:
— Мне очень жаль.
Она чувствовала свою вину за отчаяние Джошуа, за то, что ушла и разбила его сердце. Даже в педагогической неудаче той злополучной няни была виновата она.
— Поэтому вы вернулись? — спросила Эмили тихо. — Поэтому хотите, чтобы я снова поступила к вам?
— Я все сделаю, чтобы такого не повторилось. Все!
Решимость в его голосе могла бы встревожить Эмили, испугать ее. Но она услышала в этих словах только тревогу отца, и когда, желая утешить, положила ладонь ему на локоть, то уже не ощутила напряжения мышц, а только его родительский страх, который он пережил за те три часа.
— Джошуа пришлось нелегко, — сказала она. Им обоим пришлось нелегко. — А он… вспоминает свою мать?
На его твердой щеке дернулась мышца.
— Изредка. Вы же знаете, она нечасто появлялась дома.
Да. Но шок, испытанный ребенком из-за смерти матери, должен был быть очень сильным. Сильнее, чем из-за ухода няни.
— Она все равно оставалась его матерью, — тихо сказала Эмили. Его рука под ее ладонью слабо шевельнулась, и она ободряюще сжала ее — самую малость. Небольшое утешение в его горе… Митч открыл рот, словно собирался ей ответить, но передумал. Эмили замерла, ожидая, что он, может быть, захочет довериться ей. Она и не заметила, что Джошуа подошел к изгороди, у которой они стояли, и подергал ее за край свитера, добиваясь внимания:
— Эмми, Диггер и правда очень умная собака. Смотри, папа.
Он кинул потрепанный теннисный мячик, сильно и далеко, как будущий спортсмен, сын своего отца. Они зааплодировали, несмотря на то что Диггер, схватив мячик, принялся кружить с ним по двору, не желая отдавать его мальчику.
— Видишь, папа? Это он хочет поиграть в догонялки.
Джошуа наконец устал от беготни и примостился у их ног. Маленький мальчик, счастливый, утомленный незатейливой игрой. Сейчас он не думал о покинувшей его матери. У Эмили сжалось сердце. Ее собственная мать могла бы сейчас жить… Эмили слишком хорошо знала, что это такое — чувствовать себя отвергнутой.
— Когда мы отвезем твои вещи к Шанталь, — пропыхтел мальчик, болтая ногами в воздухе, — то поедем за покупками. Ты поедешь с нами? Мы ненавидим магазины.
— Почему?
Он закатил глаза.
— В прошлый раз миссис Герц потрепала меня по голове. Словно я собака.
— Сейчас от тебя пахнет, точь-в-точь как от собаки.
Он громко захохотал, и Эмили испытала чувство обреченности. Этот малыш — как могла она отказаться от него?
— Но нам все равно придется съездить в магазин, — продолжал откровенничать Джошуа. Нас уже тошнит от спагетти.
Тут Диггер положил мокрый мячик на грудь своего нового друга, в его глазах горела просьба продолжить игру. Успевший передохнуть, Джошуа вскочил на ноги и снова убежал.
— В чем дело? — спросил Митч, и она, повернувшись к нему, увидела, что он наблюдает за ней с непонятным выражением лица.
— «Ненавидим магазины. Нас тошнит от спагетти». Вы хоть немного его воспитываете? — спросила она.
Уголки его чувственных губ поползли вверх.
— Он принципиально против того, чтобы его трепали по голове.
— С вами тоже пытаются это проделать? — спросила она. Но он не засмеялся.
— Я согласен платить вам втрое больше, лишь бы не ходить по магазинам.
Вот теперь Эмили поняла наконец. Деликатно отведенные взгляды, сочувственное покачивание голов в адрес «бедняжки Гудвина, которого бросила жена». Как это, должно быть, ему невыносимо!
— От меня вам будет мало проку. — Она изо всех сил старалась говорить спокойно. — Если только вы не захотите, чтобы я катила тележку с продуктами до самого вашего дома.
— Вы же знаете, что я предоставлю вам машину.
— Я не сажусь за руль. — Она все-таки призналась в этом и быстро перевела взгляд на Джошуа, который снова карабкался на самодельные качели.
— Но вы же неплохо водили машину, — медленно произнес Митч. — Что случилось? Вы попали в аварию и с тех пор боитесь?
— Что-то вроде этого.
— Тогда вам нужно просто еще раз пройти курс обучения.
Эмили с шумом выдохнула и покачала головой.
— Прежде нужно заставить меня сесть за руль.
— Вы обязательно сядете, Эмили.
Его уверенность, а он был человеком, привыкшим доводить дело до конца, передалась бы большинству людей. Но не ей. Ее немедленно парализует страх, стоит только вспомнить…
Темная улица, мужчина, севший в автомобиль, рев двигателя, набирающего обороты…
В этот момент к ней подбежал Джошуа.
— А Диггер тоже поедет к нам вместе с тобой?
О боже! Эмили присела на корточки.
— Но я не буду жить у вас, милый.
— Почему?
А действительно, почему?
— Потому что я поеду к твоей тете Шанталь и мистеру Камерону.
Джошуа пытливо взглянул на нее.
— Ты хочешь сказать — к дяде Квейду?
Все зовут мужа Шанталь по имени, вот и Джошуа тоже.
— Ну да, я говорю о дяде Квейде. Это совсем близко от вас, и ты сможешь приходить ко мне в гости.
— Папа не разрешает мне ходить через пастбище.
— Он просто боится, что ты заблудишься.
Джошуа, кажется, серьезно задумался над ее словами. В глубине его орехово-карих глаз засветилась надежда.
— Но со мной будет Диггер. Он не заблудится.
Эмили подавила улыбку. Диггер, может быть, и очень умная собака, но Джошуа Гудвин настоящий дипломат. Ему хочется собаку. Нельзя окончательно разочаровывать его.
— Думаю, вам пора ехать, — предложила она, вставая. — Мне еще надо закончить укладывать вещи.
— Много еще осталось? — спросил Митч.
— Не очень. — Она сунула руки в карманы джинсов, стараясь не думать о подтексте своих слов. Как только она уложит вещи, ей придется покинуть этот дом, и снова она окажется бесприютной, плывущей по воле волн. — Только одежда и всякие безделушки.
— Тогда я заеду за вами часа через два.
Она кивнула. Подождала, пока Митч выведет сына за калитку, и сама последовала за ними к дому. Когда она смотрела на них, светленького и темноволосого, маленького и большого, связанных узами крови и любви, где-то под ложечкой у нее сгущалось сосущее чувство одиночества, поднималось вверх, сдавливало грудь, сжимало горло. Ей пришлось даже присесть на ступеньки веранды, закрыть глаза и постараться загнать назад слезы и мучительную потребность закричать…
