Алла Осипова - Лоскутное одеяло
Так мы и поживали с дедушкой и бабушкой в нашем маленьком домике, подчиняясь ритмам природы и всем ее законам и изменениям. Школа для меня была по-прежнему подобием маленького ада. Даже не хочется рассказывать все школьные ужасы. По-прежнему у меня не было подруг, кроме летней Светы. Зато я возвращалась в свой маленький рай, где меня ждали ласка и тепло. Так шли год за годом, без особых событий и перемен.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, мама с отчимом разбились на машине. Я долго не могла в это поверить. Мне казалось, что я виновата в этом. Я так мечтала о смерти отчима, мне так хотелось, чтобы он исчез с лица земли тем или иным способом. Он исчез, но мою мамочку захватил с собой. Отчим снова отобрал ее у меня.
На похороны меня не взяли, поэтому мне все время казалось, что мама скоро приедет. Но она не приезжала… Я стала сиротой, но в моей жизни мало что изменилось. У меня были мои любимые бабушка и дедушка.
Прошел почти год. Бабушка за этот год разучилась улыбаться, каждую ночь плакала, перестала есть и очень сильно похудела. В один из хмурых, серых дней она, печально глядя в окошко из кухни на дорогу, сказала:
— Все стало неинтересно… Нет у меня больше мочи. Я устала… Простите меня. Хочу к Рите. Я ей там нужна.
Ее кожа постепенно становилась желтой и сморщенной. Дедушка отвез ее в больницу, и там ей поставили диагноз «рак желудка» и сразу взяли на операцию.
Когда дедушка вернулся из больницы, он со слезами на глазах рассказывал:
— Доктор сказал — главное, чтобы она проснулась после операции, чтобы сердце выдержало… Сердце у нее с рубцами, оказывается… Инфаркты были, а она никогда не жаловалась, бедная.
Мы крепко обнялись с дедушкой, и я почувствовала, как быстро намокают от слез его седые усы.
— Дедушка, дедулечка, миленький, мне так страшно! Обещай, что ты не бросишь меня, что ты никуда не денешься! — Я сжала его с такой силой, что у деда хрустнули кости.
— Анютка, я не оставлю тебя, дочка, ни за что, не бойся. Да и бабушка, бог даст, оклемается. Медицина-то наша о-го-го куда ушла, может, вылечат. Ты это, того, будь пока за хозяйку, отвлекись, посуду помой, приготовь что-нибудь, так и легче станет, — ответил дедушка, освобождаясь из моих объятий. Он ушел на улицу и принялся ожесточенно сгребать листья.
Утром дедушка уехал в больницу, а я осталась одна. Сердце барахталось в тревожной вязкой тревоге, губы онемели и потрескались. Я подошла к бабушкиным иконам и встала перед ними на колени:
— Боженька, прости меня за все! За Лео Таксиля и «Занимательную Библию», прости, что я так смеялась над бабушкой! Пожалуйста, если ты есть, пусть моя бабушка проснется после операции, пусть она только проснется! Я покрещусь, я буду в тебя верить, я сделаю все для тебя, Господи! Только пусть она проснется, оставь мне ее! Божья Мать, вы забрали уже мою маму, оставьте мне бабушку, пожалуйста. Она же такая хорошая! — Слезы текли у меня по лицу, и я даже их не вытирала, — Господи, если хочешь, пусть я никогда не буду похожей на Алину Айвазовскую, пусть у меня никогда не родятся дети, о которых я так мечтала, пусть! Только бабушка пусть проснется после операции! Ну, пожалуйста!!!
Я вспомнила, как крестилась бабушка и как она кланялась, стоя на коленях.
Я молилась и плакала, молилась и плакала. Потом я сняла иконы со стены, прижала их к своему сердцу и снова молилась, умоляла, обещала, каялась. Так продолжалось очень долго. Потом я повесила иконы на место и вышла во двор. Я встала на колени и подняла руки к небу с той же просьбой:
— Миленький мой Боженька, пожалуйста-препожалуйста, пусть бабушка проснется, я верю в тебя, и она верила, ну пожалуйста!!!
Я молилась и стояла с поднятыми руками. Всматривалась в это высокое, серое небо, затянутое безразличными, хмурыми тучами, и умоляла Бога сжалиться над моей бабушкой. В эту минуту я увидела какой-то луч, мне показалось, что это луч солнца, но солнца не было. Этот тоненький луч коснулся моих рук, и они вдруг стали невыносимо горячие, как будто их согрели каким-то мощным прожектором. Потом луч исчез, и я подумала, что начинаю сходить с ума от горя. Но ощущение приятного жара в руках не исчезало. Руки вибрировали и горели, как будто их подключили к электрическому току.
Вскоре вернулся дедушка и радостно сказал, что операция прошла успешно, доктор очень доволен, а бабушка пока лежит в реанимации, но скоро ее переведут в палату и мы сможем ее навещать. Я прыгала до потолка от счастья: Бог услышал меня, моя любименькая бабушка будет жить!
Вечером я перекрестилась и горячо поблагодарила Бога. Я пообещала ему, что теперь буду верить в него и выполнять все его заповеди, буду хорошей-прехорошей.
Через несколько дней я поехала в больницу навестить бабушку. Она лежала такая маленькая в огромной белой кровати, и в ней торчали какие-то трубки, даже в носу. Кожа на ее лице была серовато-желтого цвета, а черты заострились. Мое сердце болезненно сжалось.
Бабушка улыбнулась мне слабенькой улыбкой и посмотрела на меня звездными голубыми глазами. Я села рядом с кроватью и взяла ее за руку. Она сразу же немножко порозовела и шепотом спросила:
— Как вы там без меня?
Я с жаром стала рассказывать, что теперь верю в Бога, что я молилась, покрещусь и стану очень-очень хорошей.
— А ты и так крещеная, Анечка. Я еще в детстве тебя окрестила, тайно, чтобы у тебя в пионерах не было неприятностей. Слава богу, теперь мне ничего уже не страшно!
Знаешь, моя любимая девочка, отпусти меня… Ведь это ты меня держишь… За одну руку ты меня держишь, а за другую мама твоя держит… но она слабенькая, и я там ей нужнее, она зовет меня, и мне надо возвращаться домой. Здесь я все отработала. Теперь я за тебя спокойна, Анечка. Ты — сильная, ты все сможешь. Я в тебя верю. Только не пей никогда, ни капли, и ничего в жизни не бойся. У тебя все будет как следует, поверь. Отпусти меня к Рите, пожалуйста, и не убивайся по мне особенно… Береги деда, не бросай его. Вы же такие с ним друзья.
Бабушка высвободила свою сухую, сморщенную руку, такую родную и знакомую со всеми прожилками и венками, закрыла глаза, глубоко вздохнула, и я приняла ее последнее дыхание. Слезы ручьями потекли по моим щекам, но я отчетливо осознала, что это тело — только оболочка, как пижама, надетая на душу. Просто бабушка сняла свою пижаму и вылетела из нее вместе со своим последним дыханием.
…Я не могла плакать. И не могла дышать. Я посмотрела в окно и увидела гуляющих по больничному парку людей. Они по-прежнему ходили, некоторые улыбались и даже что-то жевали, сидя на лавочках.
Как это они еще могут ходить, улыбаться, есть? Она же умерла… Как может быть так, что нужно передвигать ноги, на что-то смотреть, вдыхать воздух? Зачем это все? Разве я смогу теперь жить? Как? Подоспевшие медсестры заглядывали мне в глаза и предлагали выпить успокоительное, но глаза мои были сухими. Они стали суетиться, пригласили врача, что-то писали, трогали бабушку за шею, оттягивали веко. Так буднично и спокойно, как будто это была кукла. Я посмотрела на прикроватную тумбочку. Там лежали бабушкины очки с прикрученной розовой резинкой. Я вспомнила, как она вечно их искала, а они оказывались у нее на лбу. Я видела ее беленькую чашку с полевыми цветочками и ее последнюю книгу, которую она собиралась почитать после операции. Она называлась «Встреча на далеком меридиане».
