Джеки Браун - Меня хранит твоя любовь
Роз давно привыкла быть подозреваемой. Ее вышвыривали из магазинов на основании одного только внешнего вида, а этот человек дает ей деньги, словно верит, что она вернется, чтобы их отработать. Смешно, до сих пор мысль сбежать ей в голову не приходила.
— Надеюсь, вам нравится черный кофе, — сказала Марни, входя в комнату с двумя чашками кофе. Одну она протянула Роз, другую оставила себе. — Ты можешь сам себе налить, братишка. А вы так и не сказали, где остановились, Рози.
— Роз, — машинально поправила собеседница. — Я остановилась… — Она посмотрела на чек, зажатый в одной руке, на рубашки, перекинутые через локоть другой. Потом уставилась на Мейсона, чьи темные глаза, казалось, пронизывали ее насквозь. — По правде сказать, я ночевала этой ночью здесь. Забралась в окошко после вашего с Бергеном ухода и улеглась на полу. Спасибо за то, что позволили мне подработать. Чаевых набралось достаточно, чтобы добраться до следующего города.
Она протянула Мейсону чек, рубашки и, наконец, дымящуюся чашку кофе. Поддернула ремень сумки на плече и зашагала к двери.
Мейсон открыл рот, чтобы остановить ее, но, как выяснилось, его вмешательство не потребовалось. Не пройдя и трех шагов по коридору, Роз грохнулась в обморок.
В себя Роз приходила медленно. Сознание того, что она разлеглась на полу таверны «У маяка», лишь слегка ускорило биение слабого пульса. Хозяин поддерживал ее голову, на его красивом лице читалась озабоченность.
— Господи, — вздохнула она. — Я даже уйти не смогла толком.
— Да нет, удалились вы даже с некоторым шумом — грохнулась прямо на пол. Когда вы ели в последний раз?
Она подумала о куске ветчины и двух ломтях хлеба, замотанных рубашкой, так близко от ее многострадального желудка и одновременно так далеко. — Вчера… кое-что.
— Знаешь, крошка, — сказала Марни, перегибаясь через плечо брата, — дуреха, заявлявшая, что нельзя быть слишком богатой и слишком худой, умерла медленной смертью от голода, поскольку не смогла дотащить нацепленные на ней бриллианты до обеденного стола.
— Марни, сделай что-нибудь полезное, собери Рози поесть, а?
— Роз, — натужно выдохнула Роз, но никто ее не услышал.
Сестра Мейсона проворчала:
— Марни, сделай то, Марни, сделай это… — И отправилась на кухню выполнять поручение.
— Вы собираетесь вызвать полицию? — спросила Роз, когда они остались одни.
— Никогда не думал, что падать в обморок считается преступлением.
— Но взлом и проникновение внутрь чужого дома — считается.
Он подтвердил ее преступление коротким кивком, а потом удивил, сказав:
— Но вы же не собирались преступать закон. Вам просто потребовалось место для ночевки. Мне надо было оставить вам ключ или одолжить денег на комнату в гостинице. Это маленький городок. Мы помогаем людям, когда они в том нуждаются, Рози.
На сей раз Роз не стала поправлять его. Она медленно уселась, стараясь удержать мир, попытавшийся снова закружиться, на месте.
— Мне очень жаль, Мейсон. — И поскольку сегодняшний день требовал полного очищения от грехов, Роз вытащила из-за пазухи ветчину и хлеб и подала их ему. — Вот. Я собиралась за них заплатить, честно…
Он сердито оборвал ее:
— Лучше съешьте все это, Рози.
Она ела и ела. Мейсон никогда не видел женщину, способную запихнуть в себя столько еды в один присест. После ветчины и хлеба, к которым Марни добавила горчицу и гарнир из салата, Рози умяла омлет, три толстых куска бекона, стакан апельсинового сока и три чашки кофе. Угнездившаяся на высоком стуле рядом со стойкой, она напоминала ему белку, запасающую орехи на долгую холодную зиму. И хотя за время трапезы она не произнесла ни слова, дрожание рук, держащих вилку, многое говорило о ее прошлом.
Когда девушка осушила третью чашку кофе, Мейсон спросил:
— Не хотите ли теперь заполнить некоторые пустые места анкеты?
Роз аккуратно вытерла рот бумажной салфеткой, подсунутой Марни где-то между омлетом и сандвичем. Она посчитала, что обязана ему — за еду, доброту, за то, что не вызвал полицию.
— Что бы вы хотели узнать в первую очередь?
— Розалинда Беннет — ваше настоящее имя?
— Нет.
Его брови взлетели вверх, но больше он никак не откликнулся. Просто ожидал продолжения. Что ей в нем импонировало, так это молчаливое терпение. Большинство людей стали бы торопить и расспрашивать. И потому она сообщила ему то, что обычно держала при себе:
— Я не знаю своего настоящего имени.
— Амнезия? — спросила Марни. Облокотившись о стойку и положив подбородок на ладонь, она заворожено смотрела на нее.
Роз фыркнула. Марни ей нравилась, хотя, вне всякого сомнения, ей следует поменьше смотреть телевизионные сериалы.
— Ничего такого… медицинского. Меня бросили малышкой.
— Ах ты, боже мой!
Мейсон среагировал менее шумно, но и его лицо смягчилось.
— Кто же тогда дал вам имя?
— Государство. Вместе с датой рождения.
Пара темных бровей сошлась на переносице.
— Не пойму что-то.
— Первого февраля, двадцать три года назад, полиция обнаружила меня, бродившую в одних трусиках. На пересечении улицы Розалинды и Беннет авеню в Детройте. Розалинда Беннет, теперь ясно?
— А отсюда — Рози…
Она пожала плечами, ощущая неловкость от сострадания, читаемого в его глазах.
— Не самое плохое имя.
— А что потом? — захотела узнать Марни.
Роз подобрала вилку и принялась гонять по тарелке то немногое, что там еще оставалось от обильного завтрака.
— Приют, конечно.
— Почему не усыновление? — тихо спросил Мейсон.
Ну да, усыновление, счастливый конец. Она перестала верить в сказки практически одновременно с тем, как выяснилась правда о Санта-Клаусе.
— Однажды меня практически удочерили. Самые первые люди, что меня взяли. Я жила с ними до шести лет. Очень милая пожилая пара. Они занимались усыновлениями с давних пор. Взяли около десятка детей. Некоторые из них до сих пор с ними живут.
— Что случилось?
В ней что-то изменилось. Мейсон заметил, как щелкнул невидимый переключатель, ставни захлопнулись, доступ прекратился.
— Не сработало, — просто ответила она, хотя он понимал, что не может быть ничего простого в боли, испытываемой отвергнутым малышом.
Через голову Рози Мейсон послал сестре предупредительный взгляд на случай, если ее любопытство преодолеет правила хорошего тона.
Но остановить Марни не представлялось возможным.
— И что произошло потом?
Роз нервно смяла салфетку, потом начала рвать ее на мелкие клочки. Несмотря на все признаки сильных переживаний, когда она продолжила, тон ее остался невозмутимым. Слова, монотонно произносимые ею, пробирали Мейсона до ледяной дрожи.
