Диана Гамильтон - Прекрасная лгунья
Поставив чемодан и портплед на низкий табурет в изножье кровати, Стефано произнес на ломаном английском:
— Не употреблять чемодан синьора купила для вас?
Его глаза были прикованы к старому потертому чемодану, в который Милли запихала вещи сестры, и она, поняв, что он хотел сказать, с улыбкой ответила:
— Я не хотела, чтобы он потерся, пусть остается новым.
Стефано одобрительно кивнул, а Милли поздравила себя с тем, что хорошо справляется со своей ролью. Радость длилась ровно пять секунд, за которые Стефано вышел, а она осталась напротив большого зеркала.
Глядя на себя, она в очередной раз удивилась, как это Сарачино не понял подлога. Да, черты лица такие же, но в то время как Джилли ходила и вообще держала себя с величайшей самоуверенностью, она робела и ежилась.
Поспешно расправив плечи, Милли убрала челку со своих неподкрашенных глаз. К несчастью, Джилли не оставила никакой косметики, только надетую пару раз и тут же надоевшую одежду, так что Милли пришлось обходиться своим увлажняющим кремом да розовой губной помадой, которой она, впрочем, пользовалась редко. Никаких губ, накрашенных фирменной пунцовой помадой, густо почерненных ресниц, умело покрытой тональным кремом и пудрой кожи, теней над глазами и румян.
Недаром Сарачино заметил, что она поблекла.
Но она будет очень стараться. Заставит себя действовать, ходить и говорить как сестра, иначе рано или поздно — скорее рано — все откроется. Эта мысль так ужаснула Милли, что, возвращаясь обратно в холл, она почувствовала дурноту.
Сарачино уже ждал ее и встретил ворчанием:
— Я же сказал ждать меня здесь.
Внутренне ежась, Милли выпрямилась.
Неважно, как бы ответила Джилли этому чудовищу в облике Адониса, а она, Милли, не потерпит, чтобы с ней разговаривали как с тупой побирушкой.
— Я помню. — Довольная тем, как сладко прозвучал ее голос, Милли, окончательно взяв себя в руки, спокойно добавила: — Мне нужно было в ванную. А теперь я готова принести извинения бабушке.
— Она тебе не бабушка. Не хочу, чтобы такая, как ты, употребляла это слово. — Чувственные губы презрительно скривились, длинные пальцы грубо сжали ее предплечье. — Ты будешь обращаться к ней по имени — Филомена, как обращалась всегда, а когда упоминаешь о ней в разговоре со слугами, называй ее «синьора Сарачино».
Откуда ему было догадаться, что, говоря это, он оказывает Милли большую услугу! Эта мысль грела девушку, пока итальянец почти тащил ее через покрытую причудливой резьбой дверь в просторную гостиную.
Высокие открытые окна смотрели на веранду, впуская мягкий весенний свет, игравший на зеркальных стеклах и изысканной инкрустированной мебели. Внимание Милли, однако, было приковано не к пышной обстановке, а к улыбающейся старушке в лиловых одеждах. Та сидела в троноподобном кресле, приветливо протягивая к ней руки.
— Джилли, нехорошая девочка! Убежала и даже слова не сказала! — Теплота тона и улыбка шли вразрез с содержанием этих слов. — Иди сюда, дай мне посмотреть на тебя.
Чувствуя спиной тяжелый взгляд темных глаз, Милли на ватных ногах двинулась вперед, сознавая, что стоит ей сделать что-то неправильно, и Филомена Сарачино тут же все поймет.
Хрупкие пальцы сжались на ее запястье, и Милли пронизало чувство душевной теплоты, и ей захотелось заплакать оттого, что теплота эта предназначалась не ей, а ее сестре. Джилли ничего не стоило вмиг очаровать клиентку, достаточно было шевельнуть наманикюренным пальчиком.
— Ты обрезала волосы. Зачем ты это сделала, дитя мое?
К своему неудовольствию, Милли почувствовала, как к лицу прилила кровь, а ведь сестра никогда не краснела. Было очень неприятно обманывать такую милую старушку. Милли набрала воздуха в легкие и ответила:
— Скоро настанет жара, я подумала, так будет прохладнее. — За спиной послышалось циничное хмыканье. Сарачино. Он-то думает, что она подстриглась, чтобы изменить свою внешность.
— Очень практично. — Среброволосая голова одобрительно качнулась. — Тебе идет. Ты выглядишь моложе. Тебе не кажется, Чезаре?
Ответа не последовало, но Милли теперь было известно имя, и это стало еще одним кирпичиком в здание обмана, который она возводила; вынужденного обмана — поспешно уверила она себя, потому что душу затопило отвращение к роли, которую она играет.
Старая леди отпустила ее руки и ласково проговорила:
— А теперь пододвинь-ка стул и расскажи мне, что какие семейные обстоятельства заставили тебя бросить меня.
Чезаре молча поставил тонконогий стул около кресла бабушки, пересек комнату и застыл, прислонившись к огромному мраморному камину.
Он ни на мгновение не спускал с Милли враждебных глаз, и она, чувствуя себя неловко под этим взглядом, села и попыталась натянуть на колени узкую юбку. Чезаре настороженно следил за каждым ее движением, словно ждал, что она вот-вот сделает или скажет что-то такое, что расстроит его бабушку, или сорвет с ее шеи жемчужное ожерелье.
— Наверное, это было что-то важное, — продолжала Филомена. — Иначе с чего ты уехала, не попрощавшись, и потом ни разу не позвонила мне и не сказала, что случилось. — Ее голос слегка дрогнул. — Я, правда, скучала по тебе. Дни казались такими длинными и скучными, и некому было меня развеселить. — Глаза старой женщины, так засиявшие при появлении Милли, потускнели. — А ты вернулась бы, если бы Чезаре не отправился в Англию на розыски?
Тугой комок собрался в горле Милли, а с другого конца комнаты донесся вкрадчивый и холодный как лед голос Чезаре:
— Не волнуйся, бабушка. Я уверен, с Джилли тебе станет лучше. — Темные прищуренные глаза остановились на взволнованном лице Милли, и она различила угрозу в спокойном тоне, которым он произнес: — Правда, Джилли?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Милли вдруг услышала свое собственное дыхание, прерывистое и частое. Приглушенное воркование голубей в усаженном цветами дворе, что был виден сквозь аркаду, показалось ей вдруг очень громким в оглушающей тишине, которая ждала ее ответа.
Она сглотнула, посмотрела на свои короткие неухоженные ногти и сжала кулаки, чтобы спрятать их от внимательных глаз, потому что Джилли не согласилась бы даже лечь в гроб без маникюра.
Придумать какое-то важное обстоятельство было совершенно невозможно. Нагромождать одну ложь на другую — об этом не могло быть и речи. К тому же разве в ее реальной жизни не случилась за последнее время куча неприятностей? Взять хотя бы появление Чезаре Сарачино и исчезновение сестры. А смерть матери?
Прошло немногим больше месяца после ее смерти, и Милли до сих пор никак не могла успокоиться. Воспоминание о тех страшных днях наполнило ее голос дрожью, которую она не смогла унять.
