Элеонора Глин - Причуды любви
Когда Тристрам вошел в комнату и увидел ее в этой позе, весь ее вид показался ему до такой степени чужестранным и варварским, что в нем мгновенно закипела его охотничья кровь. «Она просто дьявольски хороша, — подумал он, и затем у него мелькнула мысль: что, если схватить ее и поступить с ней, как о пантерой, на которую она так похожа? Побить ее, если будет необходимо, а затем зацеловать до смерти?». И если бы он выполнил этот план, то поступил бы очень благоразумно. Но выработанная столетиями наследственная выдержка и рыцарское отношение к женщине взяли верх, ибо Тристрам, двадцать четвертый из баронов Танкредов, был не грубым чувственным животным, а достойным потомком старинного благородного рода.
И вот он, с бьющимся от возбуждения сердцем, и Зара, кипящая гневом и злобой на судьбу, рука об руку спускаются по лестнице к восторгу горничных, выглядывающих из приотворенных дверей. Вся женская прислуга бросилась на галерею, откуда удобнее было любоваться интересным зрелищем. Все знали обычай предков рода Танкредов: когда лорд Рейтса впервые приводит свою жену в переднюю столовую, где они должны обедать вдвоем, он должен ее поцеловать, кто бы при этом ни находился рядом, приветствуя ее в новом доме. И увидеть, как его светлость, которого вся прислуга считала красивейшим джентльменом в мире, поцелует ее светлость, было так интересно, что вся прислуга ждала этого спектакля с большим нетерпением.
Как же все они удивились бы, если бы могли слышать сказанные ледяным тоном слова их господина, обращенные к жене, когда они спустились с лестницы:
— Существует глупый обычай, что я должен поцеловать вас, когда мы войдем в столовую, и дать вам вот этот золотой ключик, как символ того, что я открываю перед вами право пользоваться всем моим имуществом. Слуги, конечно, будут смотреть на нас, поэтому не пугайтесь.
Взглянув вверх, он увидел ряд любопытных, возбужденных лиц, и вдруг, охваченный задорным мальчишеским настроением, за которое все так его любили, рассмеялся и замахал рукой глазеющим на них слугам. Зара почувствовала страшное волнение: значит, когда они пройдут вот эти несколько десятков шагов, он поцелует ее? И по мере того как они проходили эти шаги, ее лицо становилось все бледнее, а Тристрам за это время пришел к решению, что он хоть на секунду перестанет бороться с искушением и вместо того, чтобы холодно приложиться губами к ее лбу, как намеревался сделать раньше, поцелует ее прямо в губы. Какое ему дело до того, что на него будут смотреть лакеи? Ведь это был его единственный шанс!
И вот, когда они подошли к большим двойным дверям, Тристрам привлек Зару к себе, вложил в ее руку золотой ключик и прижался своими горячими, трепещущими устами к ее устам. О, какое безумное блаженство! Зара по обязанности или по каким-то другим причинам не сопротивлялась, и Тристраму это мгновение вскружило голову. Почему между ними стоит какой-то проклятый барьер? Неужели нельзя его уничтожить? Но когда он взглянул на свою жену и увидел, что она бледна как смерть, то испугался, что она лишится чувств — ведь волнение действует на людей различным образом; а Заре этот поцелуй показался сладостной смертью…
— Подайте ее светлости шампанского, — приказал он буфетчику и, глядя на нее все еще сияющими глазами, мягким тоном сказал: — Должны же мы выпить за наше собственное здоровье!
Но Зара не поднимала глаз, а Тристрам видел только, как дрожат ее ноздри и как поднимается, и опускается ее грудь. Чувство дикого восторга овладело им: значит и ее сердце так же бешено билось, как его! И какое бы чувство ни заставило его так биться, гнев ли, презрение, или другое, еще более сильное, — все равно, во всяком случае, от ее обычной холодности не осталось и следа! О, как ему хотелось, чтобы в его роду сохранились еще какие-нибудь нелепые обычаи! Например, чтобы можно было приказать слугам выйти из комнаты и целовать ее наедине! И Тристрам с большим оживлением продолжал играть свою роль. Когда зоркие взгляды торжественных лакеев следили за ними, он был по отношению к Заре само очарование и любезность. Когда же они на мгновение оставались одни, он снова принимал неприступный вид, чтобы Зара видела, что он только играет.
Обед прошел. Он был для обоих истинным испытанием — Зара попеременно переходила из рая в ад, что же касается Тристрама, то он в первый раз со дня своей свадьбы не чувствовал сердечной боли, так как видел, что сумел взволновать эту неприступную красавицу. В Заре же, пока длился обед, крепло убеждение, что Тристрам нарочно мучает ее, переигрывая свою роль. Разве всего каких-нибудь три часа назад он не сказал ей, что страшно сожалеет о том, что любил ее?
А вдруг он, когда целовал ее, заметил, что она любит его, и теперь издевается над ней и мстит ей? И гордость снова вспыхнула в ней. Нет, она не позволит играть с собой! Когда они останутся вдвоем, она ему покажет, что тоже только играла роль! Поэтому когда слуги, подав кофе, оставили их одних, Зара моментально умолкла и приняла свой надменный, холодный вид. И супруги снова застыли, не глядя друг на друга.
Так продолжалась эта комедия. Но вскоре им предстояло открывать бал. Первый танец следовало танцевать с наиболее почетными гостями: Заре — с управляющим, а Тристраму — с его женой, но второй танец они должны были танцевать вместе, и во время этого танца, когда веселье уже будет в полном разгаре, они, как предполагалось, незаметно выскользнут из комнаты и пойдут к себе.
— Нам придется сейчас танцевать, Зара, — сказал Тристрам, подходя к ней, и, не дожидаясь ее ответа, обнял за талию, и они закружились в вальсе. Охваченные безумным возбуждением, они кружились по залу, не останавливаясь, в каком-то восторженном упоении страстно наслаждаясь близостью в танце, и не думая над тем, что делают. Пока замолкла музыка…
Тогда Зара, более выдержанная, чем Тристрам, и, кроме того, боясь выдать свою любовь, снова напустила на себя равнодушие и холодно сказала:
— Ну, а теперь мы, вероятно, можем уйти. Надеюсь, что вы согласитесь с тем, что я хорошо играла свою роль.
— Даже чересчур хорошо, — ответил Тристрам, как бы очнувшись от дивного сна. — Это показывает мне только, что мы оба безвозвратно потеряли, — и, подав ей руку, он повел ее среди восторженно приветствующих их гостей на другую половину дома.
У дверей будуара, он, не говоря ни слова, поклонился и ушел к себе. А Зара, беспокойно проворочавшись до рассвета в большой парадной постели, лишь под утро забылась в тревожном сне.
Так бог гордости наказывает тех, кто ему поклоняется…
На следующий день шел сильный дождь, и такой же мрак царил в атмосфере, окружающей супругов. Холодность между ними все возрастала, и они дошли до того, что не могли начать даже самого обыкновенного разговора. За обедом оба не обмолвились ни словом. Как только подали кофе, Зара почти сразу же поднялась из-за стола и направилась к двери. Тогда Тристрам сказал ей:
