Диана Машкова - Нежное солнце Эльзаса
— Да-а-а, — мне стало не по себе от ее одержимости, — ты здорово потрудилась, подруга. Можно только два вопроса?
— Вообще-то приговоренным к казни дается право на один. — Откуда в этой толстеющей, не слишком привлекательной, несмотря на все ее усилия, тетке столько самоуверенности? Вот уж не поверю, что Лев Семенович мог сподобиться с ней переспать. Бред! Насколько я слышала, ему всегда нравились девочки раза в два моложе.
— Хорошо, пусть будет один, — я тяжело вздохнула, решив, что с тем, как попала на лист согласования договора моя подпись, я как-нибудь сама разберусь. — Зачем?
— Что — зачем? — Жанна сузила глаза, явно правильно поняв смысл вопроса, но решив использовать возможность лишний раз поиздеваться.
А почему бы и нет? Она определенно чувствовала себя сейчас кошкой, в лапах которой уже затихает полузадушенная мышь. Парадокс заключался лишь в том, что я-то давным-давно себя мышью не ощущаю. И не собиралась этого делать. Так что еще посмотрим, кто кого.
— Зачем тебе понадобилась публичная война? — терпеливо спросила я. — Понятно, я занимаю должность, которая тебя интересует. Но можно было найти миллион способов разумнее и проще, чтобы подставить меня. Жан, ты же умная женщина, на черта весь этот цирк с «Гранд Домом»?
— Затем! — Жанна усмехнулась так, что у меня руки от страха похолодели. Никогда еще я не видела у живого человека подобного оскала — разве что мумии в Пушкинском музее, куда нас водили на экскурсии еще в школе, могли им похвастаться. — Ты же толстокожая, как слон, тебя ничто не трогает, не задевает. Не трогало, — поправилась она. — До тех пор, пока не началась эта твоя история с Никитиным.
— Слушай, — я старалась говорить ласково, словно хороший врач с капризной пациенткой, — но нельзя же было вкладывать столько усилий и денег — представляю, во что обошлась подделка подписей и печати «Гранд Дома», — в сомнительное удовольствие мне насолить. И безо всякой серьезной выгоды.
— Что я слышу?! — Жанна откинулась назад. — Она еще о моей выгоде печется! Не переживай. Я сделала, что хотела: растоптала твою репутацию, выставила перед всей компанией похотливой идиоткой, рассорила с мальчишкой. По крайней мере, заставила тебя мучиться и страдать. Не так?
— Так… — я никак не могла сообразить, откуда в Жанне скопилось столько злости — ее ко мне ненависть просто искрами сыпалась из глаз. Неужели одной зависти достаточно для того, чтобы человек потерял лицо и разум?
— Во-о-от, — Жанна удовлетворенно кивнула. А я уже не на шутку испугалась: похоже, я имела дело с сумасшедшей, — и это еще не конец. Я вышвырну тебя из компании, как ты в свое время вышвырнула моего отца. Помнишь?
— Жанна, ты о чем?! — меня начала бить мелкая дрожь от смутных подозрений и невозможности происходящего. — Я знать не знала твоего отца.
— Неужели? — Жанна скривила губы. — А ведь был такой Петр Кузьмич — уж он-то тебя точно знал!
— Что? — я почти онемела, губы едва шевелились. — При чем тут ты?
— При том! — Жанна вскочила и начала мерить шагами мой кабинет. — Моя мать была его любовницей двадцать пять лет. А я — его дочь!
— Как… — я захлебнулась собственным словом.
— Элементарно! — Жанна горько усмехнулась. — Папа был любвеобильным мужчиной. Тебе ли не знать. Но щедрым. Пока он был жив, мы с мамой не знали ни в чем отказа.
— Так он умер? — меня словно громом поразило.
— Можно подумать, ты не знала?! — Жанна плюнула в меня этой фразой, словно ядом. — Ровно через шесть месяцев после того, как его с позором выгнали из «РусводКи». От второго за полгода инфаркта. Его убила ты!
— Жанна, — внезапный холод сковал меня всю, с головой, губы превратились в непослушные ледышки, — я здесь ни при чем.
— Не ври, — Жанна оперлась руками о стол и снова нависла надо мной, — Лев Семенович мне все рассказал! Не думай, что он не знал. Если уж начистоту — договор и все это с его полной поддержки. Тебя нужно изолировать от общества, убрать из компании, пока ты не натворила новых дел. Убийца!
— Жанна!
— Молчи! — ее глаза налились кровью. — Ты оставила мою мать без средств, лишила любимого человека. Она одна из вас всех его по-настоящему любила! Даже руки пыталась на себя наложить, когда отца не стало.
— Жанна, ты несправедлива ко мне… — но она уже меня не слышала: ее захлестнула окрепшая в воспоминаниях ненависть.
— Все, что нажил отец, досталось ублюдочному Ярику, моему сводному братцу. Кажется, он притащил тебя в «РусводКу»? А может, вы с самого начала были в сговоре и Ярик нанял тебя?
— У тебя паранойя, — на меня вдруг навалилась такая усталость, что не осталось сил на проявления каких-либо чувств. Только апатия.
— Да! — истерические нотки. — И в этом тоже виновата ты!
Она развернулась и вышла из кабинета, грохнув дверью так, что со стен посыпалась штукатурка. Сколько же времени бедной Жанне пришлось передо мной притворяться, любезничать, корчить из себя подругу. А на самом деле все эти годы она ненавидела меня, искала возможность всего лишить и изничтожить. Как же это все мерзко и страшно!
Я сидела за столом и думала, думала, думала. Неужели жизнь человека содержит в себе столько скрытых слоев, такое количество социальных и асоциальных ролей, что после его смерти нет никакой возможности разобраться, кем же он был на самом деле? Любовником, мужем, отцом, сексуальным маньяком, руководителем, сутенером, карьеристом и бог знает кем еще. А ведь для каждого из этих проявлений нужны свои, особые качества, которые подчас никак не могут сочетаться друг с другом: доброта и человеконенавистничество, уважительность и презрение, ответственность и непорядочность… А потом кому-то приходит в голову удивляться, что у человека разрывается сердечная мышца: не выдерживает перегрузок, внутреннего несогласия с самим собой.
Конечно, то, как я поступила в свое время с Петром, не заслуживает никаких оправданий.
Но в одном Жанна была абсолютно не права: нельзя взять и всю вину за смерть ее отца на кого-то свалить. Он сам был хозяином своей судьбы, сам сделал моральный выбор, который стал в итоге плачевным. Я положила руки на стол и опустила на них тяжелую, словно свинцом налитую голову. Вот и я умру так же, от перенапряжения, от вечной борьбы с окружающим миром, с самой собой. Сколько ненависти, раздражения, злости я впитываю в себя каждую секунду, сколько усилившихся внутри меня аналогичных чувств я выбрасываю, не задумываясь, в окружающую среду. Гроблю чужие жизни, даже не обернувшись, наношу глубокие моральные травмы, легко, практически походя, унижаю и топчу. Зачем? Только ради того, чтобы потешить собственное самолюбие, лишний раз накормить чужими страхами собственные амбиции? Господи, когда же, на каком этапе своей жизни я растеряла последние крохи разума? И куда растратили его все те, кто окружает сегодня меня?
