Роман Камбург - Линия жизни
— А если я больше не хочу с вами встречаться?
— Это полное ваше право. Но только я боюсь, если вы не пойдете на контакт, могут пострадать люди, много людей.
К такому повороту она была не готова.
— Поясните, пожалуйста, — попросила она, сама удивившись своей наглости.
— Я отвечу на любой ваш вопрос, госпожа Коэн, но только при встрече.
И не дав ей передохнуть, сказал как о решенном:
— Мы встретимся сегодня в пять часов в том же кафе, и со мной будет еще один человек. Не пугайтесь, солидный профессор, он вам понравится. До скорого.
И, не успев выслушать ее возражений, отключился.
Эли потеряла покой. Она даже не сообразила, что он дал ей телефон, по которому можно перезвонить ему. И не с кем было посоветоваться. Вдруг она отчетливо поняла, что одна, совершенно одна. И для чего профессор будет на встрече? Все это бурлило в ней, и ни на одном вопросе она не могла сосредоточиться. Так прошел день, вернее пролетел. Почему то в последний час перед встречей ее мучил совершенно женский вопрос: что одеть? В конце концов за десять минут до выхода она одела самое простое — джинсы и черную блузку. И, не наложив косметики, выбежала на улицу.
На этот раз она почему-то волновалась меньше, апатия овладела ею, как говорится — перегорела. А может быть, высокий седовласый мужчина лет шестидесяти так повлиял. Его звали Вейн, профессор Вейн. Вначале, как и в первый раз, разговор шел как бы ни о чем. Эли решила устроить проверку агенту и профессору. Будто невзначай она вдруг вплела ивритское восклицание — «Ма ихпат ли!»[5] и бросила быстрый, но пристальный взгляд на своих собеседников.
— Ху ло мейвин иврит[6], — спокойно, без эмоций сказал агент и продолжил беседу.
— Мы внимательно изучили ваше сообщение в полицию после ограбления банка.
У Эли словно груз с души упал — значит не наркотики, слава богу!
— Профессор Вейн — известный специалист в области изучения мозга, памяти, человеческих эмоций, мы попросили его встретиться с вами.
У Вейна было лицо, перерезанное глубокими морщинами, и потому выглядевшее суровым. Но глаза! Глаза поразили Эли сразу же, а сейчас, когда профессор заговорил с ней, голубизна глаз стала напоминать кусочки чистого весеннего неба, озаренного солнцем. Он обратился к Эли тоже спокойно, но не равнодушно, как агент.
— Я знаю весь ваш рассказ о «галло». Полиция записала его на пленку, когда вы позвонили. Интересно, чрезвычайно интересно! Я изучаю подобные явления много лет и сейчас являюсь консультантом их агентства, — и он кивнул на сидящего рядом. — У меня имеется несколько любопытных теорий по поводу этих вещей, называемых многими паранормальными. Я не люблю термина — паранормальный, никто точно не знает что такое норма в психике. Кстати, я готов поделиться с вами некоторыми соображениями, но вначале одна просьба. Я прошу вас прийти в мою лабораторию и пройти не очень долгое и совершенно безвредное обследование.
— Я боюсь. Я читала, как спецслужбы зомбируют, воздействуя на мозг. Но расскажите, что за исследование?
— Это один из видов электроэнцефалографии, разработанный мною. Он позволяет регистрировать, а потом и анализировать так называемые минорные ритмы мозга. Я думаю, что в них зарыта собака в случае с вашим галло, как и с другими подобными феноменами.
Хотя Эли еще и не сказала — да, она уже как бы доверилась Вейну, ей казалось подсознательно, что человек с такими глазами не сможет причинить вреда.
И тут Вейн применил тот же психологический прием, что и его предшественник. Он не стал спорить с ней или доказывать что-то, он просто сказал:
— Я вас жду ровно через два дня в лаборатории, вот визитная карточка. Только прошу вас все эти сорок восемь часов не пить алкоголь, не принимать наркотики и психотропные препараты. Кстати, возьмите листок, там написано как вести себя, — и он протянул Эли маленький флайер с общеизвестной картинкой мозга в верхнем углу.
Самое интересное состояло в том, что Эли, кроме Энрике, разумеется, увлекалась в последнее время психологией и психоанализом, даже читала в подлиннике Юнга и Адлера. Конечно, разрыв с Энрике привел ее к наркотикам, но сейчас он, а может быть судьба, свели ее с Вейном. Профессор сразу покорил ее. И она забыла даже о спецслужбах, агенте, своем «галло», ей хотелось так много спросить у Вейна.
Гипотеза Вейна словно лежала на поверхности, доступная каждому смертному, но далась в руки только ему — небесноглазому гению из Огайо. Пока Эли отдыхала после первой части исследования, профессор сидел неподалеку, перелистывая журнал, посасывая трубочку и излагая своей испытуемой то, что он рассказывал на своих блестящих лекциях в университете.
— Есть два важных момента во всей истории с паранормальными явлениями. Внутренняя предрасположенность, которая существует примерно у одного процента людей на свете, и второе — стимул, способный возбудить необычную способность. Например, способность распознавать пальцами температуру предмета. В этом ничего необычного нет. Но, моя дорогая Эли, у одного индивидуума температурная чувствительность позволяет различить полградуса, а у другого — два. Около одного процента, опять-таки заметьте, это магическое число — могут различать до пяти сотых градуса! Фантастика, правда? Но эти люди уже способны при определенных обстоятельствах раскрыть необычную способность к рецепции тепловых волн. Поверьте мне на слово, но сходная ситуация и с радиоволнами, например, или с магнитным полем. Вы можете себе представить, что человек чувствует радиоволны? Я не могу. Почти два года я делал эксперименты, тысячи экспериментов. И нашел. Правда, их меньше, чем в случае с температурой, но двое-трое на тысячу есть этаких гениев чувствительности! Далее мы занялись их рецепторами и способностью мозга обрабатывать информацию. Тогда-то я и обнаружил минорные ритмы. Во всех учебниках вы найдете только описание четырех главных мозговых ритмов. А минорные ритмы определяют способности к паранормальному восприятию. Я вас утомил, дорогая.
— Нет, что вы, я слушаю будто фантастический рассказ…
— А вторая часть его связана с так называемыми разрешающими факторами. Оказывается, что только у одного человека с повышенной чувствительностью из тысячи определенные ситуации способны проявить эту чувствительность. Давайте продолжим исследование, Эли.
— Перед тем как сесть в ваш энцефалограф, скажите, профессор, я правильно сосчитала: вероятность моей ситуации — один на несколько сот тысяч?
— Почти. На деле же раз в десять меньше, один на несколько миллионов. Объясню вам потом, но теперь вы не удивляетесь, что ваши спецслужбы сразу занялись вами. В вашей маленькой стране, таких как вы, возможно, только несколько человек, да и у нас их не так много.
